Куртис Кейт - Антуан де Сент-Экзюпери. Небесная птица с земной судьбой
На следующий день (в среду) он поскользнулся, скатился со склона ущелья и был остановлен в своем падении только какой-то большой скалой. Вся правая сторона тела представляла собой сплошной синяк, и от удара он не смог удержать в руке ни фонарь, ни мешок. Они проскользнули вниз по склону и скрылись из виду. Вот тут-то Анри почувствовал, что игра проиграна. Зачем продолжать бороться? Он конченый человек. Без еды, без фонаря он не сумеет прожить еще одну ночь. А как покойно остаться лежать здесь, умиротворенно, безмятежно, и не нужно напрягать измученные мускулы в еще одном ужасном усилии. Даже незаметно подкрадывающийся холод, сковывающий его члены, теперь казался блаженством… И тут он подумал о своей жене Ноэль… о друзьях. Если бы они узнали, как Анри отказался от борьбы… И перед глазами, словно видение из прошлого, внезапно охватывающее сознание тонущего человека, появились строчки из его страхового договора, где говорилось, что смерть «юридически» не может быть признана, если нельзя найти тело: в этом случае его вдове придется ждать четыре года, прежде чем она сможет предъявить свои претензии. Над ним возвышался скалистый выступ. Если бы только он сумел достичь его, то оказался бы в безопасности, защищенный от лавин тающего снега, которые с приходом весны, скорее всего, опрокинут его с этой остановившей его падение скалы в пропасть.
Снова поднявшись на ноги, Гийоме решил продолжать идти… на выступ и дальше. До полного изнеможения. Он мог только хромать: сильно вывихнул одну из лодыжек, а ступни раздулись настолько, что ему с трудом удалось разрезать ботинки перочинным ножом. Но продолжал бороться, карабкаясь по камням, как медведь. Когда он переходил другой водный поток, его чуть не смыло.
Четверг. Никакой пищи. Лишь вода, которую Анри умудрился зачерпнуть из горного потока, по чьему стремительному руслу теперь прокладывал курс следования. Его угнетало ощущение огромной усталости, все большей слабости. Он заставил себя съесть зеленые былинки, пытаясь таким образом поддержать силы. Трава? Выходит, снега кончались? Или нет? Его шатало, он ничего не видел, кроме огромного пятна, застилавшего все вокруг. Где он? Но нет, там, наверху, светило солнце, освещавшее чудную зелень, а не этот невыносимый ослепительно белый цвет. Зеленая долина, с заплатками нерастаявшего льда. Гийоме натолкнулся на следы мула, и это долгожданное зрелище восстановило почти исчезающий пульс. Убежище? Хижина в горах? Ранчо? Гийоме не мог различить, все вокруг крутилось и крутилось. Какая-то женщина, индианка, поддерживающая его за подбородок и с силой пытающаяся влить горячее питье между его растрескавшихся губ. Сначала она испугалась при виде этого седого, с дикими глазами существа, спускавшегося по долине, шатаясь, навстречу ей, и, приняв его за разбойника с гор, вскочила на осла и поспешила ускакать прочь. Но что-то в слабом жесте этого существа и в странном его одеянии поразило ее маленького сына, остановившего ее. На все пограничные посты дошли новости о пропавшем в горах авиаторе, и тому, кто найдет его, обещали существенную награду. «Авиатор! Авиатор!» – кричал маленький мальчик и тянул мать за рукав. Когда она, наконец, оглянулась назад, отвратительный снежный человек споткнулся и упал. Кожаный шлем на голове объяснил – это вовсе не бандит, но, когда незнакомец открыл рот, чтобы заговорить, раздался только какой-то скрежет.
* * *В Мендосе измученного Гийоме положили на кровать, а Сент-Экзюпери поспешил телефонировать его жене Ноэль в Буэнос-Айрес, что муж найден. Она собиралась вылететь в Мендосу, чтобы присоединиться к ним, но в последнюю минуту поездка отменилась: именно в их скромной квартирке в Серрито состоялась радостная встреча супругов. Сент-Экс пребывал в таком возвышенном настроении, что в конце обеда улегся на кушетке, и песня полилась сама собой:
Девицы Камаре, вы вовсе не девицы!
Я знаю – вам бы лишь со мной в постель свалиться
И славный уд держать, как яркую свечу, —
Да сам я этого хочу! О, как хочу!
Он очень любил эту разгульную песню бретонских рыбаков. Осмелевший от мелодичного напева Лупинг, фокстерьер Гийоме, прыгал по груди Сент-Экса, ко всеобщему удовольствию. Антуан посмотрел на него, улыбнулся, приласкав пса, а затем откинул назад голову.
Ах, господин мэр Камаре купил осла однажды…
И дальше попеременно раздавались то смех, то пение, пока Ноэль Гийоме не встала, заинтересовавшись, почему это Лупинг вдруг так затих. Пока его любезный массажер выкрикивал свои мелодичные ругательства, терьер решил подкрепиться и уже прожевал несколько дюймов рукава певца, прежде чем хозяйка не положила конец банкету. Потрясенный этим портновским бедствием, Сент-Экс прервал пение на полуслове и в гневе вышел.
Но он сердился недолго. Антуан с удовольствием пожертвовал бы всеми своими костюмами и рубашками, лишь бы вернуть друга из ледовой могилы.
«ГИЙОМЕ СПАСЕН!» – выкрикивали заголовки газет, словно объявляя о событии международной важности.
Про Мермоза не забыли, но новый французский герой появился и получил свою долю известности. Его улыбающееся лицо школьника не украсило пепельниц или зажигалок, но скоро у ночных походных костров гаучо в Чили исполняли на своих гитарах новую балладу в веселом ритме вальса:
Ты к вящей чести и славе
Гордился, что Франции сын.
Мир рукоплескал по праву
Тебе, Пилот Номер Один.
И смерть настигла однажды
Тебя; обратила в прах.
Но жизнь – это вечная жажда,
Француз, и на небесах.[8]
Глава 11
Моя колдунья
Сент-Экзюпери понадобилось некоторое время, чтобы свыкнуться с новой средой своего обитания. Позже он смог написать Луро Камбасересу, что пятнадцать месяцев, проведенных им в Южной Америке, – одни из самых счастливых в его жизни, хотя вначале не испытывал ничего подобного. В Кап-Джуби от пустыни его отделяла только колючая проволока и угрюмое разноцветье мавританских палаток. Между ним и Аргентиной стоял Буэнос-Айрес, который он невзлюбил всем сердцем почти так же, как Дакар или Касабланку. Антуан поселился в меблированной квартире, в самом высоком по тем временам доме во всем городе, своего рода настоящем бетонном орлином гнезде, но это не могло удовлетворить такую ночную птицу, как он. Как гнездо, оно располагалось высоко, но недостаточно высоко: занимало восьмой этаж дома, но над ним было еще семь этажей – «и огромный каменный город вокруг», как написал Сент-Экс Рене де Соссин. «Я получил бы то же самое впечатление легкости в середине Большой Пирамиды, такое впечатление – от прекрасных прогулок. К сожалению, здесь еще есть аргентинцы». Он делал скидку на своих товарищей-пилотов, с которыми был связан узами профессионального товарищества, остальных аргентинцев считал расфуфыренными, мелочными и необузданными, в отличие от гордых, скрытных и отчужденных марокканцев. Антуан находил изъяны даже в окружавшей его природе, и в письме матери отговаривал ее от поездки в Аргентину (совет, который она проигнорировала), ссылаясь на отсутствие подходящей натуры для ее зарисовок. «Вне растянутых до предела границ города есть лишь квадратные, лишенные леса поля, с лачугой и железным водяным колесом посредине. Это – все, что можно разглядеть с борта самолета на сотни и сотни километров».
