Фридрих Кирхейзен - Наполеон Первый. Его жизнь и его время
У них не было, однако, денег, так как Гош располагал лишь несколькими сотнями тысяч франков, которые он не вручил еще казначею своей армии. Бонапарт тоже не прислал еще Директории обещанных миллионов. Кроме того, нельзя было положиться на всех чиновников, да и, наконец, необходима была также смена министерства.
Умеренная партия, по-видимому, предчувствовала бурю и старалась предупредить ее, пытаясь войти в соглашение с большинством Директории. Она тоже предложила смену министерства, правда, в совсем другом, прямо противоположном духе, чем предполагали триумвиры, Барра, Ла-Ревельер-Лепо и Ребель. Барра, по-видимому, согласился на предложение умеренных и обещал Парно поддержать его, когда он, в качестве председателя Директории, предложит общему собранию смену министерства. Собрание это должно было состояться 16 июля.
Одновременно с этим Директория старалась подготовить в свою пользу общественное мнение. Она способствовала открытию клуба в Сальме, который должен был вступить в соперничество с клубом в Kлиши, так как последний достиг чрезвычайной популярности и влияния. Мадам де Сталь, Бенжамен Констан и Талейран тоже принадлежали к этой партии и старались помогать Директории. Мадам де Сталь в 1789–1815 гг. несколько раз меняла свои политические убеждения. В то время она была горячей поклонницей Бонапарта, так что вполне понятно, почему она поддерживала триумвиров. Она видела в них защитников свободы и врагов анархии. Ее молодой друг, Бенжамен Констан, тоже предоставил свое бойкое перо к услугам правительству. Вслед за опубликованной еще в 1796 году брошюрой “De la force du gouverment actuel de la France, et de la nécessite de s'y rallier” он выпустил в свет еще две: “Des réactions politiques” и “Les efforts de la terreur”. Из небольших собраний у Констана и образовался этот клуб в Сальме, в котором, кроме философов и писателей, бывали бывшие члены Учредительного собрания и Конвента. Талейран, бывший епископ Отенский, только недавно вернулся из Америки и не имел еще случая проявить свои исключительные дипломатические способности. Он понял, однако, что его место здесь. Благодаря мадам Сталь, а также и ее влиянию на Барра, ему скоро удалось достичь руководящей роли в Директории.
Смена министерства совершилась согласно желанию большинства Директории. Несмотря на сопротивление Карно и Бартелеми, министры Делакруа, Бенезеш, Трюге, Петье и Кошон были заменены Талейраном, Франсуа де Нефшато, ле-Пеллеем, Гошем и Ленуар-Ларошем. Единогласно была принята только отставка Делакруа и Трюге. Талейран был назначен министром иностранных дел, а Франсуа де Нефшато – внутренних дел. Ле-Пелле встал во главе морского министерства, Гош – военного, а Ленуар-Ларош – во главе министерства полиции. В ведении Рамеля остались финансы, а Мерлен, которого умеренные весьма недолюбливали, сохранил портфель министра юстиции. Ленуар-Ларош оказался, однако, настолько неспособным, что 20 июля он был заменен Сотеном. Так как Гош не достиг еще законного возраста, то портфеля не получил, и военное министерство перешло в ведение генерала Шерера, друга Ребеля и предшественника Бонапарта в начальствовании итальянской армией.
Совет пятисот был неприятно поражен внезапной сменой министерства, так как представлял себе его в совершенно ином свете, думая, что может положиться на честное слово Барра.
Спустя некоторое время после смены министров в Париж пришло известие, что армия приблизилась к столице на расстояние шести мириаметров.[44] Совет был убежден, что против него замышляется переворот, но решил все же вступить в переговоры. После бурного заседания Совета пятисот, 22 июля, Обри запросил Директорию относительно причин этого движения войска в окрестностях Парижа. Так как, однако, Директория была не совсем еще готова, то она заявила, что произошла, по-видимому, ошибка со стороны военного комиссара, так как ни правительство, ни военный министр не осведомлены об этом. И в самом деле, Ребель и Ла-Ревельер-Лепо, по всей вероятности, об этом не знали, так как соглашение относительно движения войска состоялось лишь между Барра и Гошем, который хотел достичь цели как можно скорее.
Карно, председательствовавший в Директории, обрушился на Гоша с упреками. Барра не отважился на защиту Гоша, между тем как Ла-Ревельер-Лепо утверждает в своих мемуарах, что он взял Гоша под свое покровительство. После заседания Гош поссорился с директором Барра из-за того, что тот поставил его в неловкое положение и побоялся стать на его защиту. Барра ответил ему холодно и сухо, и Гош, разочарованный и преисполненный ненавистью, вернулся на свою главную квартиру в Ветцлар, куда и прибыл 2 августа. После некоторых колебаний полки, двинувшиеся по направлению к Парижу, получили приказ направляться непосредственно в Брест.
Первый государственный переворот, задуманный Барра и Гошем, окончился, таким образом, неудачей. Другому человеку было суждено помочь осуществлению планов Директории. Трое директоров, составлявшие большинство Директории, потребовали от Бонапарта, честолюбия и влияния которого они боялись, лишь “благосклонного нейтралитета”. Удар должен был нанести Гош, хотя и храбрый, и честолюбивый солдат, но недостаточно хладнокровный, чтобы в политической жизни выждать хода событий. Так как, однако, большинство Директории увидело, что Гош своим нетерпением только повредил ее планам, то снова вспомнили о Бонапарте, который из Италии зорко следил за событиями, надвигавшимися в Париже.
Бонапарт уже давно вел самостоятельную политику и избегал неосторожными действиями или словами раскрывать свои карты. Не только Гош, но и Пишегрю, и Мало, снискавшие себе почти ту же блестящую славу, как и он, потерпели фиаско, как только выступили на политическую арену.
Уже в то время у Бонапарта было в Париже много сторонников и друзей, так как он в противоположность большинству Директории относился чрезвычайно любезно к папе и надеялся скоро закончить войну. Презирая правительство за его слабость, он не мог, однако, вступить в сношения с умеренной партией, так как последняя рано или поздно восстановила бы монархию, а это шло вразрез с его собственными честолюбивыми планами. Он должен был поэтому поддерживать Директорию до того момента, пока не придет время низвергнуть ее и самому стать во главе правительства: все заманчивые обещания Бурбонов не прельщали его.
Празднование годовщины взятия Бастилии представило ему случай выказать интерес армии и свой собственный по отношению к правительству. В искусно составленном приказе армии от 14 июля он пишет: “Солдаты! Я знаю, что вы глубоко опечалены бедствием, которое грозит отечеству! Но настоящей опасности все-таки нет. Живы еще те, которые восторжествуют над соединенной Европой! Мы отрезаны от Франции горами, но, если будет нужно, вы перенесетесь через них с быстротою орла, чтобы поддержать Конституцию, защитить свободу и стать на страже правительства и Республики.
