Павел Фокин - Блок без глянца
Камера гудела, как улей. Тут все были и знакомы и незнакомы друг с другом. Во всяком случае, одно каждый верно знал о каждом, что нет тут ни одного, кто согласился бы остаться здесь добровольно хотя бы одну лишнюю минуту. Это всех как-то уравнивало и стирало все различия умственного уровня, привычек прошлого, все различия возможного будущего. Все приведены были к какому-то одному общему знаменателю. Были же тут люди самые различные. Среди знакомств, которые быстро завязались здесь у Блока, были представлены все классы общества – от генерала и до пьяного извозчика, служившего в Чека, от профессорского сына, высокопросвещенного ценителя новейших муз до неграмотного ямбургского крестьянина, превосходившего всех лишь в одном искусстве – непрерывно сквернословить. Были тут и спекулянты, и взяточники, и убийцы, и честные революционеры, и просто ни в чем не повинные люди. Но все эти знакомства начали завязываться у Блока несколько попозже. Покуда что мы стояли безмолвно у стола подле моей койки, присматриваясь и прислушиваясь и с лихорадочной поспешностью выкуривая папиросу за папиросой.
– А видите, – вдруг обратился ко мне А. А., – третьего дня я верно подумал, что история с Р. В. коснется и нас. – И сейчас же, как бы почувствовав некоторую естественную между нами в этой обстановке близость, он прибавил:
– Можно мне на время остаться здесь?
Так мы стали соседями по тюремной койке.
За время, прошедшее с раннего кипятка до появления Блока, у меня уже составился обширный круг знакомств в этом хаотическом и непрерывно текущем миру. Некоторые знакомства завязались еще внизу, в приемной у следователя. Покуда Блок, растянувшийся на нашей койке, дремал после бессонной ночи, я присел к столу, за которым сидело несколько политических. Это были все левые с-ры, рабочие и матросы, которых в эти дни арестовывали десятками. Они уже знали, что и я арестован в связи с измышленным заговором левых социалистов-революционеров, и естественно заинтересовались также и моим знакомым, только что поселившимся в моем углу. Я назвал Блока.
Трудно передать их изумление, когда они услышали это имя.
– Не может быть! Не может быть! – все повторял моряк Ш., годами сидевший в тюрьмах дореволюционных и уже успевший познакомиться и с тюрьмами революционными. – Впрочем, все может быть, – прервал он самого себя, – только знаете, это фактик не только биографический, но и исторический!
Матрос Ш. сам был немного литератор, он подробно изучал историю революционного движения среди моряков и даже кое-какие результаты своих исследований успел напечатать. Другие товарищи его не так быстро справились с подвернувшейся им трудной задачей.
– Но позвольте, однако, товарищ, – обратился ко мне один из рабочих, – ведь товарищ Блок сочинил «12» – так?
– Ну, конечно.
– А это вещь какая: революционная или контрреволюционная?
– Думаю, что революционная.
– Как же революционная власть может товарища Блока сажать на Гороховую?
Я предпочел ответить вопросом:
– А вы-то сами, товарищ, революционер или контр-революционер?
Он улыбнулся, радуясь наперед моей легкой победе над ним:
– Ну, уж вы меня не обижайте: и без того обидно.
– То-то! – сказал я.
– То-то! – повторил он, и все весело засмеялись кругом.
Между тем весть о том, что здесь известный писатель Блок, уже успела облететь обе камеры и вокруг нашего стола собралась целая куча народу. Многие спрашивали, где он, и на цыпочках подходили к койке, на которой он дремал, чтобы взглянуть на него, и снова отходили в раздумьи, односложно делясь своими впечатлениями. Не все они знали о нем раньше, хотя бы понаслышке, многие только слышали о нем и уже совсем не многие читали его. Эти последние были почти исключительно политические. Но всем было как-то отрадно знать, что вот здесь, на этой «Гороховой, два» вместе со всеми «известный писатель», и, взглянув на него, все уже потом с участием, которое сохранилось к нему весь этот день до самого его освобождения, подходили к нему, чтобы как-нибудь выразить свое доброе чувство.
Очевидно, сам внешний облик Блока внушал всем, что именно таким должен быть собою «известный писатель», и что это человек, во многом отличный от других.
Покуда А. А. дремал, я оставался героем всей камеры. Но вот он очнулся и подошел к нам. Немедленно завязался диспут. Затеял его бывший кавалерийский офицер С., и вот по какому поводу.
С. прославился на войне необыкновенно лихим набегом в глубокий тыл германского расположения. Об этом подвиге в свое время писали во всех газетах, а фотография героя обошла все иллюстрированные приложения. С. считал себя поэтому большой знаменитостью и, знакомясь с кем-нибудь из арестованных, он произносил свою фамилию с гордостью, ожидая как будто немедленного изъявления преклонения и восторга. Но, конечно, мало кто знал так точно хронику войны, и в большинстве случаев лихому кавалеристу приходилось самому как-нибудь заводить разговор о войне и о ее героях. Внимание, которое привлекал к себе Блок, пришлось ему не совсем по вкусу. Когда Блок подошел к нашему столу, С. немедленно представился.
– Какова ирония судьбы! – сказал он. – Моя фамилия С. – повторил он. Блок промолчал.
– Вы может быть слышали о деле… – и он назвал какое-то число 15-гo года, и тут же еще раз рассказал про блестящий подвиг, им совершенный.
– Так вот я говорю: как будто бы нам с Вами место не здесь, а на самом деле – как раз наоборот, и я всем это объясняю, хотя и никто не хочет согласиться. Ведь социализм – это что? Равенство, так? – Равенство! Ну, так значит ни у кого никаких знаков отличия быть не должно. Вот у меня забрали полученного мною, не скажу, чтоб не по заслугам, Георгия и совершенно справедливо! Вот вы пишете стихи и пользуетесь заслуженной известностью – это тоже своего рода Георгий, значит забрать вас!
Блок спросил его:
– А вас разве за то арестовали, что вы отличились на войне?
– За то или не за то – моя фамилия С., и в этом все дело.
– Ну, батенька, – сказал один из моряков социалистов-революционеров. – И мнение же у вас про социализм… – и он энергично начал характеризовать прежнее офицерство, войну и ее прославленные подвиги. Блок заступился за кавалериста, на которого начали уже наседать со всех сторон.
– Вы к нему несправедливы, – сказал он, – существует и такое представление о социализме. Еще большой вопрос, какое представление о нем победит в жизни. Он повторяет не только белогвардейские слова, но и слова некоторых из социалистов.
– Такой социализм наш худший враг, – сказал моряк Ш.
