Алексей Карпов - Андрей Боголюбский
«Вложи Бог в сердце Мстиславу Изяславичю мысль благу о Руской земли, занеже ей хотяще добра всим сердцем» — этими словами автор Киевской летописи открывает статью 6678 (1168/69) года{250}. (Заметим, что в Лаврентьевской летописи о походе Мстислава Изяславича на половцев нет ни слова.) Мстислав обратился к своим родичам — русским князьям — с пламенной речью, призывая их «пожалеть» о Русской земле, о своей «отчине» и «дедине», разоряемой «на всяко лето» проклятыми кочевниками, «переступающими» данную ими «роту». В словах его заметны те выражения и обороты, которые позднее мы встретим в «Слове о полку Игореве»:
— А уже у нас и Гречьский путь изъотимають, и Солоный, и Залозный! — восклицал он. — А лепо ны было, братья, възряче на Божию помочь и на молитву Святое Богородици, поискать отець и дед своих пути и своей чести!
«И угодна бысть речь его преже Богу, и всее братье, и мужем их», — сообщает летописец. Из ответных слов, с которыми братья обратились к Мстиславу, видно, что поход против половцев мыслился ими как общехристианское дело, подобное тогдашним Крестовым походам западных рыцарей и византийских воинов в Святую Землю (и, добавим, походу князя Андрея против болгар):
— Бог ти, брате, помози в том, оже ти Бог вложил таку мысль в сердце. А нам дай Бог за крестьяны и за Рускую землю головы своя сложити и к мучеником причтеном быти!
Мстислав собрал значительное войско. Помимо его родных братьев Ярослава и Ярополка и двоюродного Рюрика Ростиславича (Давыд, сославшись на нездоровье, в походе участвовать отказался, прислав свой полк), на его зов откликнулись все черниговские князья «Ольгова племени», а ещё Мстислав Городенский, Святополк Юрьевич (сын бывшего туровского князя Юрия Ярославича) и брат Андрея Глеб Переяславский со своим полком. Примечательно, что вместе с Глебом в поход выступил его младший брат Михалко, некогда изгнанный Андреем из своей земли, — это его первое упоминание в связи с южнорусскими событиями, в которых он будет принимать самое деятельное участие. «И иные многие, возрев на Божию помощь и на силу честного креста и на молитву Святой Богородицы… выступили из Киева».
Объединённое войско двинулось в путь 2 марта. Правда, начало вышло не слишком удачным: уже в пути, за Каневом, Мстислав узнал о том, что в жестокий недуг впал его брат Ярополк; он умер 7 марта, и, по повелению Мстислава, его тело перевезли в Киев и похоронили в «отнем» для всех Мстиславичей Фёдоровском монастыре. Между тем от некоего «кощея» (пленника) половцам стало известно о приближении громадной русской рати. Они бросили свои зимовья, оставляя там жён и детей. Князья устремились к оставленным половцами «вежам» на Угле (Орели) и Самаре — левых притоках Днепра, и далее к какому-то Чёрному лесу (предположительно, на правом берегу Северского Донца, напротив устья его притока Оскола){251}, где и «притиснувше» половцев к лесу. Часть половцев была перебита, «а ины руками изоимаша»; некоторым же удалось бежать за Оскол, и в преследование за ними бросились торки. Победа была полная: «…и толико взяша полона множьство, якоже всим руским воем наполнитися до изообилья и колодникы, и чагами (рабынями. — А. К.), и детми их, и челядью, и скоты, и конми; хрестьяны же отполонивша, пустиша на свободу всих (то есть освободили из половецкого плена всех христиан. — А. К.)». Продолжать поход дальше князья не стали и повернули назад. Во всех русских полках убитыми насчитали всего двух воинов, ещё один попал в плен. Князья вернулись домой «с радостью великою» в самый день Пасхи, 31 марта; «и бысть людем двоя радость: и Въскресение Господне, и князь своих възвращение с победою…». Наверное, после таких вот успешных походов, когда на Русь привозились «красные девки половецкие, а с ними злато, и паволоки, и драгие оксамиты», можно было «всякими узорочьи половецкими» «мосты мостити» по болотам и грязям, и «чага» (рабыня) шла «по ногате, а кощей по резане», то есть, по-нашему, за сущие копейки, — так выразится позднее и в связи с другими, но похожими событиями автор «Слова о полку Игореве»{252}. (Ногатой в древней Руси называли арабский дирхем, 1/20 гривны, а резаной — её обрезок, 1/50 гривны.)
Казалось, удачный поход должен был ещё больше укрепить авторитет киевского князя. Но вышло по-другому. Ещё во время похода, сразу же после победы над половцами, между князьями возник не то чтобы конфликт, но некое недоразумение. Князья обиделись на Мстислава Изяславича за то, что тот ночью, утаившись от них, пустил в набег на половцев своих «седельников» и «кощеев» — младших воинов, скорее всего из числа «чёрных клобуков». Естественно, что из этого набега они привезли князю немало добра. Вроде бы добычи хватило на всех, и с избытком. Но то, что Мстиславу досталось больше остальных, князьям пришлось не по нраву. «И сердце их не бе право с ним», — замечает по этому поводу летописец.
Дальше — больше. По возвращении из похода Мстислав вновь созвал князей — для защиты торговых караванов, плывших по Днепру. Князья опять собрались у Канева; здесь были и брат Мстислава Ярослав, и Владимир Андреевич, и Рюрик с Давыдом Ростиславичи, и другие. Глеб Переяславский пригласил Мстислава на обед, «и многы дары дав ему, отпусти и с любовью». Но мир и любовь между князьями были лишь видимостью. «Искони же вселукавый дьявол не хотяи добра всякому хрестьяну и любви межи братьею», — замечает летописец, начиная рассказ о ссоре братьев между собой. Бывший боярин князя Изяслава Мстиславича Пётр Бориславич (его, кстати говоря, считают одним из авторов Киевской летописи предшествующего времени) со своим братом Нестором оговорил Мстислава перед князем Давыдом Ростиславичем: как замечает летописец (естественно, уже другой, не Пётр), они озлобились на Мстислава за то, что тот выгнал их, старых бояр своего отца. Но было за что: холопы Бориславичей — чуть ли не с ведома хозяев — украли княжеских коней и наложили на них свои «пятна» (клейма). Желая отомстить Мстиславу, братья сказали, будто он намерен схватить Ростиславичей за какую-то их мнимую вину. Но то была ложь: Мстислав «ни мысли таковой не имеяше в сердци своём, но истиньною любовью обуемся с братьею хожаше». Давыд, однако, поверил клеветникам. Он поведал обо всём сказанном брату Рюрику. Тот было засомневался, но Давыд сумел убедить его.
— Как будет звать нас Мстислав на обед, — растолковывал Давыд брату, — так, значит, хочет схватить нас.
И действительно, Мстислав пригласил «братаничев» на обед. Рюрик и Давыд отказались ехать к нему, потребовав, чтобы Мстислав целовал к ним крест, что не хочет причинить им вред. Требование немыслимое! Мстислав не знал за собой никакой вины, а потому «ужасеся мыслью», то есть воспринял слова братьев как обиду или даже оскорбление: он серьёзно относился к клятве на кресте и не понимал, по какой причине должен заново целовать крест братьям и почему его прежнее целование поставлено ими под сомнение. Дружина поддержала его: все были уверены, что князь не мог замыслить «лиха» против родни и что его оговорили какие-то негодные люди. По совету дружины Мстислав предложил братьям следующее: он целует им крест, что не замыслил на них «лиха», а братья выдают ему того, кто его оклеветал. Но Давыд отказался называть и тем более выдавать Бориславичей: и в самом деле, если он выдаст их, то кто в следующий раз захочет доверить ему какую-нибудь тайну?
