К. Осипов - Богдан Хмельницкий
Немедленно по заключении договора шведский король и князь Ракочи открыли военные действия. Хмельницкий послал в подмогу Ракочи 12 тысяч козаков под командой полковника Ждановича (Жданова).
Известие обо всем этом было встречено в Москве с большим неудовольствием. В ноябре 1656 года Бутурлин посылал в Киев соглядатая Алексея Мискова. Тот привез тревожные вести: гетман-де недоволен, что царь не дал его послам целовать руку, а польским дал; и вообще гетман только ждет первого гнева царя, чтобы воевать против Москвы, хотя козаки и «черные люди» попрежнему преданы Москве[216].
В связи с такой информацией из Москвы отправили к Хмельницкому специального посланца. В декабре 1656 года поехал стрелецкий голова Абрам Лопухин с заверениями, что переговоры Москвы с Польшей не принесут Украине никакого вреда[217]. Богдан счел нужным объясниться. 13 марта 1657 года он написал Алексею Михайловичу длинное письмо, в котором категорически отрицал толки о его намерении отпасть от Москвы. «И мы вам, великому государю… и в прошлых грамотах о тех хитростях Ляцтких объявляли, — писал гетман, — что они с вами, великим государем… поступают хитро и не по правде, и что они того договору в совершенье никогда не приведут».
Относительно посылки Ждановича гетман писал: «А мы не на посилок Ракоцу то войско послали, чтоб есмя его на королевство Польское имели становить, токмо мы послали для того, чтоб есмя неприятелей наших, где ни есть объявятся, за счастьем вашего царского величества и помощию божиею громили»[218].
Богдан представлял дело так, что поляки уже доказали свое нежелание выполнить условие о предоставлении царю польской короны, и поэтому война против них соответствует и интересам Москвы. Он ссылался, между прочим, на слова Беньевского, сказавшего ему конфиденциально, что статьи Виленского договора никогда не будут приведены в исполнение.
Однако в Москве не удовлетворились письмом гетмана и отправили к нему для личных объяснений специальное посольство (в составе окольничего Федора Бутурлина и дьяка Василия Михайлова).
Послы приехали в Чигирин в первых числах июня 1657 года и застали гетмана больным, в постели. Предвидя, о чем пойдет речь, и будучи действительно тяжело больным, Богдан попытался уклониться от беседы с послами.
— Я никак не могу в моей болезни говорить и ответ давать о государских делах, — сказал он и предложил обо всемі переговорить с Выговским.
Но от московских послов было не так легко отделаться.
— Не пригоже тебе, Богдан, отговариваться никакими замыслами, — возразил Бутурлин, — надобно слушать указ и повеление великого государя без всякого прекословия.
9 июня состоялась беседа.
— А велел ты, гетман, полковнику Онтону Жданову Свейскому (шведскому) королю чинить вспоможенье, — заявили послы. — И то ты чинишь, забыв страх божий и присягу свою.
Хмельницкий отвечал с большой прямотой и достоинством:
— От Свейского де короля николи он отлучен не будет, потому что дружба и приязнь и згода давная: ныне тому больши шести лет, как еще они были и не в подданстве под высокою рукою царского величества, и шведы де люди правдивые, всякую дружбу и приязнь додерживают, на чом слово молвят; а царское де величество над ним гетманом и надо всем Войском Запорожским учинил было немилосердие свое: смирился с Поляки, хотел было нас отдати Поляком в руки… Мы царского величества от высокие руки неотступны… и идем на войну на неприятелей его царского величества, на бусурманов… Только де то мне гетману в диво, что… коруною Польскою еще не обладали… а с другим панством — с Шведы — войну всчали! …И только де бы я, гетман, союзною приязнию и дружбою с ними, Шведы, не соединился, то бы конечне Поляки со всеми с теми, с которыми у нас згода… нас бы всех… в Малой Росии высекли и выжгли и пусто учинили Росийскому государству было бы не радостно ж.
Бутурлин возражал гетману, напоминал, что Москва пришла на помощь Украине в самый тяжелый момент, уверял, что царь и не помышляет отдавать украинский народ обратно в руки панов (что было, конечно, совершенно верно), и вновь упрекал за войну против Польши, с которой Москва заключила мир[219].
Хмельницкому пришлось уступить. Он послал приказ Ждановичу покинуть Ракочи.
В том же июне месяце снова приехал Беньевский. Он заявил, что Польша согласна торжественно признать самостоятельность Украины, и привез проект границ нового государства. Вместе с тем он затронул вопрос об отпадении Украины от Москвы.
— Что мешает вам сбросить московское покровительство? — вкрадчиво сказал Беньевский. — Соединитесь с нами, старыми соотечественниками, как равные с равными, вольные с вольными, и пусть будет у нас неразрывный дружественный союз.
На это Хмельницкий дал свой знаменитый ответ:
— Я одною ногою стою в могиле и на закате дней не прогневлю небо нарушением обета царю московскому. Раз поклялся ему в верности, и сохраню ее до последней минуты.
Беньевский ничего более не добился. Однако домогательства Польши, настояния Австрии, а главное — предписания Москвы побудили гетмана изменить свои планы. Он видел, что момент для уничтожения Польши неподходящий. Поэтому он подтвердил приказ Ждановичу немедленно покинуть Ракочи и, кроме того, послал, как того требовал царь, десятитысячный отряд в помощь полякам.
Ракочи был наголову разбит Чарнецким и лишился трона.
Характерно, между прочим, что отряд Ждановича, если бы и не был отозван, наврядли сражался бы вместе с трансильванцами: проведав, что поход предпринят против воли Москвы, рядовые козаки взбунтовались, едва не перебили своих старшúн и повернули обратно.
Так как в Москве с явным беспокойством следили за пребыванием Беньевского у гетмана, Хмельницкий послал царю письмо с объяснениями. «А что король Казимер присылает к нам изнова Казимера Биневского… тогда, что мы сперва им говорили, то и ныне… скажем». Богдан выражал пожелание, чтобы царь «принял под крепкую свою руку Коруну Полскую»[220].
Это было последнее посольство Хмельницкого в Москву.
Жизнь его догорала.
Ему было в то время приблизительно шестьдесят лет, но бурная жизнь, походы, раны, попойки сломили его крепкий организм. К тому же он тяжело пережил смерть Тимоша, в котором видел продолжателя своего дела; сильное впечатление произвел на него, по словам очевидцев, и Виленский мир, принесший ему горькое разочарование.
Еще в июне, когда к нему прибыли московские послы, гетман выразился, что «постигла его болезнь конечная», и далее говорил, что если ему придется выступить в поход, он возьмет с собой гроб, потому что жить ему осталось недолго. Он не ошибся.
