Анатолий Марченко - Пограничники
От Буга тянуло прохладой.
В кустах ивняка над самой рекой, где залегли сейчас пограничные наряды, щелкали на разные голоса соловьи.
Из села Скоморохи доносились звуки мандолины. Потом вступила гитара. «Должно быть, у Захара Пеньковского», — подумала Гласова. Она знала, что к нему часто заходят пограничники поиграть на гитаре и мандолине и что Захар не только радушно принимает гостей, но и сам учится от них новым советским песням.
Кое-где в Скоморохах и в соседнем селе Ильковичи, расположенном слева от Карбовского луга, в хатах еще светились огоньки. Сегодня весь день колхозники этих сел везли из леса деревья для новых колхозных построек, которым предстояло вырасти на бывших землях графа Дзедушицкого, переданных крестьянам Советской властью. Возчики, в сумерках уже вернувшиеся в свои села, сейчас готовились ко сну.
А в это время за Бугом, в полукилометре от заставы, по всем правилам немецкого педантизма министерство внутренних дел Германской империи передавало границу «государственных интересов рейха» вермахту и его главному армейскому командованию. Министр Фрик сдавал границу главнокомандующему всех вооруженных сил Германии фельдмаршалу фон Браухичу.
В лесах, на просеках, в лощинах, просто на открытых полях от Перемышля до Устилуга и тут, на стыке Галиции с зеленой Волынью, 21 июня с наступлением темноты, а кое-где и раньше был прочитан приказ Гитлера о том, что германская армия в 3.00 по летнему европейскому времени должна перейти границу и ударить по Красной Армии.
То, чего, конечно, никак не могла бы увидеть сквозь густую темень июньской ночи Евдокия Гласова, чувствовал сердцем ее земляк-ивановец, боец тринадцатой заставы Николай Сорокин, бывший слесарь ткацкой фабрики «Красный Профинтерн», сын старого рабочего из Вичуги.
Уходя по ночам в наряд, Сорокин тоже слышал и ворчание немецких танков, и отдаленную канонаду проверяемых гитлеровцами тяжелых орудий, и, наконец, участившийся стук топоров в Черном лесу, где немецкие саперы готовили паромы.
В памяти Сорокина запечатлелся густой хвостатый след, оставленный высоко-высоко в чистом небе самолетом «фокке-вульф». На глазах у всех этот немецкий разведчик пролетел в пятницу над советской границей, временами удаляясь к Тартакову и к Каменке-Струмиловой и, должно быть, фотографируя все то, что его интересовало. Следя за полетом «фоки», Николай Сорокин сказал своему товарищу по заставе Никитину:
— Ну, быть войне!..
Сейчас, когда Евдокия Гласова вошла в помещение заставы, Николай Сорокин, вешая себе на грудь новенький автомат, сказал ей:
— С легким паром!
Собираясь в наряд, он снял с пирамиды ракетницу. Протер ствол ветошью.
Гласова хорошо запомнила, что, перед тем как перешагнуть порог и исчезнуть во тьме, Сорокин сказал ее мужу:
— Что-то тревожно мне сегодня. Так сердце и ноет, почему-то муторно на душе.
И что было особенно странно, Сорокин при этом улыбнулся. Его большое смуглое лицо с глубокими глазами и раскрыльями черных изогнутых бровей светилось доброй улыбкой.
Разбуженная грохотом рвущихся невдалеке снарядов, Гласова увидела, что она одна.
Политрук после первого же выстрела помчался на заставу.
«Что это? Маневры? А может, в подвале заставы взорвались боеприпасы?» — подумала Евдокия.
Падали на пол, разбиваясь на мелкие кусочки, оконные стекла. Сиреневый рассвет вползал в комнату вместе с кислым запахом пороховой гари.
Плакала, протирая кулачками заспанные глаза, Люба. За стеной, у Лопатиных, слышался надрывный голос жены начальника заставы Анфисы:
— Леня!.. Милый! Куда же?..
Они выбежали почти одновременно из командирского домика: Гласова с Любой и Анфиса Лопатина вместе с детьми и матерью мужа.
Пробегая по двору к дому заставы, Евдокия вспомнила полные тревожного предчувствия слова Николая Сорокина. Вспомнила эти слова еще и потому, что увидела высоко в небе, там, на берегу Буга, на линии границы, красные сигнальные ракеты. Николай Сорокин пускал их одну за другой до последнего дыхания. Он давал знать родной заставе о продвижении врага…
Рядом с Евдокией к зданию заставы бежала полуодетая Анфиса Лопатина, прижимая к груди месячного сына Толю. В свете наступающего утра и при вспышках разрывающихся снарядов Гласова видела, как, наклонив над мальчиком лицо, Анфиса силилась успокоить плачущего ребенка:
— Тише, тише! Мы же к папе идем!
Около бабушки, спотыкаясь и посапывая, молча переваливался трехлетний Славик Лопатин. Его ноги разъезжались по росистой траве, но он старался не отставать от старших.
Раскаты снарядных разрывов слились в один сплошной грохот. Звенели бьющиеся стекла. Несколько окон здания вырвало вместе с рамами. Пылали крестьянские хаты в Ильковичах и Скоморохах.
В облаках пыли и порохового дыма пограничники занимали окопы и блокгаузы.
Дальше всех от заставы, на частной квартире в селе Скоморохи, жила семья заместителя Лопатина — лейтенанта Погорелова. После первых же выстрелов лейтенант Григорий Погорелов, высокий, широкоплечий украинец из-под Кременчуга, вместе с группой бойцов помчался на правый фланг участка, к мосту около Ромуша. Там был наиболее ответственный объект охраны: мост через Буг.
Убегая к Ромушу, лейтенант Погорелов успел крикнуть бойцу Никитину:
— Помоги моей семье!
Никитин нашел Евдокию Погорелову с дочкой Светланой у входа в крестьянский подвал.
— Пойдем со мной, Дуся! Схоронишься на заставе! — сказал Никитин и принял из ее рук завернутую в одеяло, дрожащую от испуга Светлану.
Погорелова ничего с собой из дому не взяла, только автомат мужа.
Одна за другой семьи пограничников прибежали к зданию заставы. Там они нашли одного дежурного Зикина. Все остальные бойцы уже заняли круговую оборону. Зикин сразу направил женщин и детей в самый дальний блокгауз, расположенный в конце двора, позади хозяйственных построен.
Недолго просидели женщины в дальнем блокгаузе. Прямым попаданием фугасного снаряда разметало настил, и женщины увидели над своими головами вместе с клочком голубоватого неба дым пожаров. Совсем рядом ревели коровы. Мычание их сливалось с гулом самолетов Свои или чужие — женщины этого не знали. Самолеты проносились низко над заставой.
В ходе сообщения показался Алексей Лопатин. Как всегда, начальник заставы был подтянут. И в бою он не изменил своей привычке. Блестящая портупея плотно облегала его гимнастерку. Высокий, русоволосый, он только слегка побледнел.
— Разворотило? — сказал Лопатин, оглядывая пробоину в накате. — А ну, женщины, перебирайтесь, пока подмога придет, в подвал. Там надежнее.
