Расул Гамзатов - Мой Дагестан
Так перевели язык "Авроры" на языки народов Дагестана. Его перевели Махач, Уллубий, Оскар, Джелал, Кази-Магомед, Магомед-Мирза, Гарун и другие мюриды революции, хорошо знавшие горести Дагестана.
И пошел Дагестан навстречу своей судьбе. Горцы приняли цвет и песни революции. Но испугались ее враги. Это над их головами загремел гром, под их ногами зашаталась земля, перед ними вскипело море, за их спинами обрушились скалы. Затрясся и рухнул старый мир. Разверзлась глубокая пропасть.
— Дайте руку! — взмолились враги революции, называвшие себя друзьями Дагестана.
— Ваши руки в крови.
— Постой, не уходи, оглянись, Дагестан!
— А на что оглядываться, что позади? Нищета, ложь, темнота и кровь.
— Маленький Дагестан! Куда ты?
— Искать большое.
— Окажешься ты как маленький челнок в большом океане. Пропадешь. Исчезнут твой язык, твоя религия, твои адаты, твоя папаха, твоя голова! угрожали они.
— Я привык ходить по тесным тропинкам. Теперь, на широкой дороге, неужели сломаю ногу? Слишком долго я искал этот путь. Ни один волос не упадет с моей головы.
— Дагестан — вероотступник. Он погибает. Спасите Дагестан! — каркали вороны, выли волки. Кричали, угрожали, просили, убивали, обманывали. Кто только не кидал камня в зажженный фонарь! Кто только не пытался сжечь великий мост! Знамя сменялось знаменем, разбойник сменялся разбойником. Словно шубу в зимнюю холодную ночь, тянули друг у друга, рвали в клочья маленький Дагестан. А он метался, как тур, освобожденный от цепи. Каждый с жадностью хищника кинулся ловить его для себя. Какие только охотники не стреляли в него!
"Я, имам Дагестана Нажмудин Гоцинский, выбран народом у Андийского озера. Моя сабля ищет папахи, увенчанные красным лоскутом материи!" "Братья по религии, мусульмане! Идите за мной. Это я поднял зеленое знамя ислама", — так говорил зычным голосом другой человек. Его звали Узун-Хаджи.
"Пока я не вздерну на жердь голову последнего большевика и не выставлю ее на самой высокой горе Дагестана, я не повешу свое оружие на гвоздь!" шумел князь Нухбек Тарковский.
Как раз в тот год в Хунзахе построил себе дворец полковник царской армии Кайтмаз Алиханов. Он позвал одного горца, чтобы показать ему новое жилище. Довольный собой и дворцом, Кайтмаз спросил:
— Ну как, хорош мой дворец?
— Для умирающего человека даже слишком хорош, — ответил горец.
— Зачем мне умирать?
— Революция…
— Ее я в Хунзах не пущу! — сказал полковник Алиханов и вскочил на белого скакуна.
"Я Саидбей — родной внук имама Шамиля. Пришел сюда от турецкого султана, чтобы с помощью его аскеров освободить Дагестан", — так заявил еще один пришелец, а с ним были всевозможные турецкие паши и беи.
"Мы — друзья Дагестана", — кричали интервенты, и на земле Дагестана высадился британский десант.
"Дагестан — это ворота Баку. И я на этих воротах повешу крепкий замок!" — хвалился полковник царской армии Бичерахов и разрушил Порт-Петровск.
Много было непрошеных гостей. Чья только грязная лапа не рвала рубаху на груди Дагестана! Какие знамена здесь не промелькнули! Какие ветры не крутились! Какие волны не разбивались о камни!
"Если ты не покоришься, Дагестан, мы столкнем тебя в море и утопим!" грозили пришельцы.
В то время мой отец писал: "Дагестан похож на животное, которое со всех сторон клюют птицы".
Была стрельба, был огонь, была кровь, дымились скалы, горел хлеб, разорялись аулы, болезни косили людей, крепости переходили из рук в руки. И длилось все это четыре года.
"Продав поле, покупали коня, продав корову, покупали саблю", говорили тогда горцы.
Ржали лошади, теряя всадников. Вороны клевали глаза убитых.
Отец сравнивал Дагестан того времени с камнем, через который с шумом протекло множество разных рек. А мать сравнивала его с рыбой, плывущей против многих бурных потоков.
Абуталиб вспоминает: "Каких только зурнистов не повидала наша страна!" Сам он был зурначом партизанского отряда.
Сейчас перьями пишут ту повесть, ту историю, которая была уже написана саблями. Сейчас, изучая те дни, взвешивают на весах и славу и подвиги. Оценивая героев, ученые спорят между собой, можно даже сказать, воюют.
Но герои отвоевали. И мне, право, не важно, кто был первым, кто вторым, а кто третьим. Важно другое: революция вложила свой кинжал в ножны, полой черкески стерев кровь последнего убитого врага. И горец из этого кинжала уже выковал серп. Свой острый штык он воткнул между камней на откосе. Налегая на соху, начал пахать свою землю, понукая, погнал своих быков, нагрузил на арбу сено со своего поля.
Водрузив красное знамя на вершине горы, Дагестан закрутил усы. Из чалмы лжеимама Гоцинского он сделал пугало, а самого имама покарала революция. Перед судом взмолился Гоцинский: "Белый царь в живых оставил Шамиля. Волос не упал с его головы. Почему же вы меня убиваете?"
Дагестан и революция ему ответили: "Такому, как ты, Шамиль тоже отрубил бы голову, он говорил: "Предателю лучше находиться в земле, чем на земле". Да, кара свершилась, и ни одна гора не содрогнулась, никто не заплакал, никто не установил на его могиле каменного надгробья.
Через Цунтинские леса бежал на своем белом коне Кайтмаз Алиханов. Бежали с ним и два его сына. Но их настигли красные партизанские пули. Белый конь полковника, понурившись, хромая на одну ногу, вернулся в крепость Хунзах.
— По неверной дороге пустили они тебя, — сказал бедному животному Муслим Атаев. — И Дагестан хотели пустить по такой же дороге.
Прогнали и Бичерахова. В волнах Каспия утонули его разрозненные отряды. "Аминь", — сказали волны, смыкаясь над ними. "Аминь, — сказали и горы, — пусть в ад попадут те, кто на земле творил ад".
В Стамбуле я пошел на базар. Окружавшие меня бывшие аварцы показали мне там одного старика, шедшего сквозь толпу. Он был похож на мешок, из которого высыпали зерно.
— Он — Казимбей.
— Какой Казимбей?
— Тот, который приходил в Дагестан с войсками султана.
— Неужели он еще жив?
— Тело, как видите, живо. Нас познакомили.
— Дагестан… Знаю я эту страну, — сказал дряхлый старик.
— Вас в Дагестане тоже знают, — сказал я.
— Да, я там был.
— Еще приедете? — спросил я нарочно.
— Больше не приеду, — сказал он и поспешил за свой прилавок. Неужели этот мелкий торговец на стамбульском базаре забыл, как он в Касумкенте прямо в поле убил трех мирных землепашцев? Неужели он не вспомнил скалу в горах, с которой бросилась юная горянка, лишь бы не попасть в руки его янычар? Неужели не вспомнил этот торговец, как к нему из сада привели мальчонку, как он отобрал у него вишню и косточкой плюнул прямо ему в глаза? Но, во всяком случае, не забыл он, как бежал в нижнем белье и как горянка крикнула ему вслед: "Эй, вы забыли папаху!"
