Алексей Рыбин - Право на рок
Михаил Васильевич всерьез жалел, что сейчас не принято почтительное обращение на «вы» к членам семьи. Крошечного сына звал Евгением Михайловичем, передавал церемонные поклоны. Маму свою за глаза называл маменькой или матушкой, Таню - любезной сестрицей или по отчеству. Это все было очень органично. Тем более, родителей он искренне любил. А свою бабушку вспоминал с особенной нежностью…
Пока «Зоопарк» гастролировал, я принимала у себя подруг.
Они предпочитали заходить в отсутствие супруга. Не то чтобы Майк был слишком суров, но ему была заметно милее мужская компания, нежели дамское щебетание.
К некоторым моим знакомым девушкам Майк привыкал годами, только потом отношения налаживались. Я сердилась и обзывала Миню женоненавистником. Это зря - он просто не был дамским угодником. Мог стать идеальным другом, с которым легко говорить и которому легко плакаться в жилетку. Умел слушать, пытался помочь, вздыхал часто: «Бедные вы, бабы!» Старых боевых подруг уважал и братски любил «сестренок Оленек». Неправильно его обвиняли в цинизме. Вспомните песни «Мария», «Горький Ангел», «В Этот День», «Да Святится Имя Твое». В них поклонение Женщине и такая нежность!
Я знаю, что больше любят цитировать «Дрянь», «Прощай, Детка». Но ведь женщины бывают разные.
Еще важная деталь: Майк терпеть не мог, если подвыпившие мужички начинали сплетничать о дамах. Такие разговоры пресекались немедленно и в резкой форме.
Довольно своеобразно Майк относился к иностранцам. Словно боялся, что его могут заподозрить в корыстных интересах, и на всякий случай становился в позу.
Однажды наш приятель привел в гости барышень из Голландии. Майк читал, полеживая под одеялом. «Ты бы встал, дамы все-таки», - попросила я. «Пусть думают, что такие наши русские обычаи», - отвечал вредный Миня. Так и общался, и пиво из банок пил лежа. Только потому, что иностранки!..
Другой случай. В наш «пенал» приехал американец - брать у Майка интервью. Разговор шел на английском, довольно долгий и, видимо, интересный. Но, прощаясь, корреспондент подарил Майку пачку дорогих сигарет. «Спасибо, я курю только «Беломор», - вежливо отказался Миша. Но в лице сильно изменился и долго возмущался тем, как его унизил, казалось бы, приятный человек.
Подобных историй много. Я не могу представить, чтоб Майк попросил привезти из-за границы гитару, «примочку» для гитары или какой-нибудь пустячок. Такая вот «у советских собственная гордость». Вернее, нормальное чувство собственного достоинства.
Зато Майкуша от души пообщался с первым менеджером «Beatles» и Сидом Шоу, председателем фан-клуба Элвиса Пресли. Поговорить им было о чем. Майк хорошо знал западную культуру и особенно музыку. Регулярно читал англоязычную музыкальную прессу и запоминал массу информации. Особо интересные статьи переводил для друзей.
Очень давно, когда в нашем доме появилась пишущая машинка, Майк с азартом взялся переводить и печатать всевозможные материалы о Марке Болане. Потом красиво оформлял это на больших листах, наклеивал иллюстрации - мечтал сделать книгу, где было бы все о Марке. Но машинка сломалась (или ее забрал хозяин), и глобальный труд остался незавершенным.
Аккуратным человеком Мишу назвать нельзя, но во всем, что касается музыки, у него был полный порядок. Коробочки с пленками и кассеты любовно оформлялись, данные с пластинок вносились в специальные большие тетради (их накопилось штук 11).
Причем, записывал он тем же шрифтом, какой был в оформлении пластинки. Я уверена, что Майк мог бы стать неплохим художником (рука твердая, идеи интересные, хороший вкус), дизайнером или режиссером рекламных роликов (его всегда поражала бездарность создателей рекламы). Даже его сны были похожи на фильмы: то с лихо закрученным сюжетом, то лирические и даже сказочные.
Еще несколько лет прошло. Женя подрос, и меня потянуло работать в д/сад, к маленьким. Майк был сильно недоволен, но смирился.
В нашей комнате сменилась некоторая мебель, даже завели небольшой холодильник.
«Зоопарк» продолжал концертную деятельность. Майкуша начал уставать от гастролей. Поседел, отяжелел. Я его поругивала за лень, но супруг заявлял невозмутимо: «Лень - прекрасное качество. Из-за нее я не совершил массу плохих поступков». Может быть, он и прав…
Домашний стал Майк. Все норовил подольше поваляться на диване, TV посмотреть, кроссворд-другой разгадать, пивком оттянуться. Ну, и почитать, конечно.
В 83 году он составил мне специальную бумажку «Любимые поэты Майка: 1 - И.Бродский, 2 – А.Гинзберг, 3 - Б.Ахмадулина». Еще ему нравились Саша Соколов, Н.Алейников, В.Степанцов, Б.Гребенщиков, Киплинг, Б.Дилан. Любимые писатели: Тургенев, Чехов, Шергин, Булгаков, Вен.Ерофеев, Хармс, Довлатов, Оруэл, Кен Кизи, Хемингуэй, Ремарк, Кортасар, Гашек, Джером. В оригинале перечитывал постоянно Р.Баха, Керуака, Кенета Грэма.
К этим достойным именам могу добавить имена авторов хорошей фантастики и плохих детективов. Майк даже собирал самые тупые отечественные детективы 50-60 гг., где все стиляги - гады, а комсомольцы, как один красивые и смелые. Ему и из других городов присылали бандероли с потрепанными книжками Адамова и ему подобных.
Фильмы Майк тоже любил «с пальбой и погонями», еще - комедии, старые картины (все это смотрелось с соответствующими комментариями). На самом деле, в кино он прекрасно разбирался, просто ненавидел салонные разговоры «ах, Феллини! ах, Антониони!»
Спорт интересовал крайне мало. Разве что гонки «Формулы-1» - это святое. «Большой приз» смотрел раз десять.
Любовь детства - авиация. Про самолеты он знал все. Мог рассказывать о них часами. Собирал книги, склеивал модели. Иногда всю ночь делал какой-нибудь сложный самолет и утром будил меня совершенно счастливый…
А еще мы любили гулять. Правда, удавалось это не так часто, как хотелось бы. В конце концов осталась традиционная прогулка раз в году. Когда в Питере расцветала сирень, мы отправлялись на Марсово поле - по Фонтанке от мостика Ломоносова. Шли медленно, говорили мало, любовались себе летним вечером и окнами домов на набережной.
Майк очень любил Петербург, хорошо его знал, показывал мне красивые дворики, занятные парадные. Фонтанка была ему особенно дорога, поэтому наш маршрут не менялся.
Надышавшись сиренью на целый год, возвращались тоже пешком, но уже коротким путем - по Невскому. Возле дома заходили в маленькое кафе выпить чашечку кофе, а то и шампанского.
О своем городе Майк говорил с такой нежностью, с какой о редких людях мог отозваться. Видел, конечно, и грязь, и жуткую разруху, и бронхитом болел из-за климата - но всегда любовался и гордился. «Петербург построен на болоте и засасывает, как болото. Только я отсюда выбираться не хочу».
