Конкордия Ландау-Дробанцева - Академик Ландау. Как мы жили
— Валентина Ивановна, вы что-то путаете и клевещете на Маркса и Ленина. Во-первых, философия — не наука, а мировоззрение. Маркс был экономистом, такая наука есть. И Энгельс был экономистом. Их выводы о диктатуре пролетариата вытекали из научных долголетних исследований. А диалектика была их мировоззрением. Ленин был профессиональным революционером. Именно в этом проявился его гений в революции! Его философия, то есть мировоззрение, была аналогичной Марксу.
— Лев Давидович, я не понимаю, о чем вы говорите. Мы на нашем философском семинаре занимаемся по программе, утверждённой Академией педагогических наук. Там этого нет, что сейчас вы сказали мне.
— Ну, естественно, Академию педагогических наук надо давно разогнать. Это ведь дармоеды от науки. Их надо послать на села сажать картофель. Тогда они принесут человеческому обществу больше пользы, чем когда они создают свои программы для учебных заведений.
— Вы что, решили, что вы министр просвещения?
— Да, Валентина Ивановна, я действительно министр без портфеля, а вы столько времени меня лечите и не заметили этого, — очень серьёзно сказал Ландау. — Лучше уж скажите, когда кончится моя боль в ноге и чем можно унять мою животную боль. (Боль в животе Дау давно стала именоваться «животной болью»).
Широко открыв глаза, бедная Валентина Ивановна, пятясь вышла из палаты, бросилась звонить психиатрам, что Ландау сошёл с ума. В первой половине следующего дня приехал Кербиков, прихватив с собой ещё врачей-психиатров.
Придя в этот день в больницу к Дау, увидела: в конце коридора у палаты Ландау куча народа, а дверь, обычно открытая, плотно закрыта. Сердце замерло, потом отчаянно заколотилось, вызывая острую боль. Обе руки прижала к сердцу, чтобы унять болезненные удары. Еле выговорила:
— Что, что случилось? Он жив?
Ко мне подошли медсёстры, побежали за валерьянкой и сказали:
— Да это просто Валентина Ивановна решила, что Ландау не в своём уме. Он ей сказал, что он министр без портфеля!
— Как, только и всего?
— Да, да. А сейчас там у него остался один Кербиков. Это врачи-психиатры, которые приехали вместе с Кербиковым. Он им сказал выйти, а сам один на один разговаривает с Ландау.
— Раечка, а эти врачи-психиатры с Кербиковым сколько были в палате у Дау?
— Минут двадцать.
— А сколько Кербиков один разговаривает с Дау?
Рая, посмотрев на часы, сказала:
— Уже сорок минут.
Так, следовательно, не зря в больнице говорят, что врач Зарочинцева очень любит своих больных отправлять в психиатрические лечебницы. Вдруг дверь открылась. Весело улыбаясь, щуря свои синие добрые глаза, с удовольствием потирая руки, Кербиков сказал:
— Да простят мне мои коллеги, что я их задержал. Но я не мог побороть в себе искушение наедине поговорить с умным человеком. А вы, Валентина Иванов на, глубоко ошиблись в своём пациенте. И должен вам признаться, я полностью разделяю его взгляды, и особенно насчёт Академии педагогических наук и её программ. Со школами у неё вышло много ошибок. Ну и то, что вас совсем перепугало: утверждение больного, что он министр без портфеля, — его врождённое чувство юмора очень помогает в его состоянии.
Врачи ушли. Дау был возбуждён и весел. Он тоже утверждал, что получил большое удовольствие, имея возможность поговорить о науке, найдя единомышленника в медике. Моё нервное напряжение грозило вылиться слезами. Я вошла в комнату дежурной сестры и разрыдалась. Вошла медсестра: «Что вы? Ведь все хорошо обошлось». Дали мне ещё капли, сегодня обошлось, а завтра я не знаю, что ещё здесь может приключиться. Беда в том, что мыслит он не так, как все, а все хотят подвести его под мерку обыкновенного, нормального человека. Поскорей бы взять его домой, тогда все эти ненужные надуманные сложности сами отпадут.
Через несколько дней к Дау пришёл Исаак Яковлевич Кармазин. Врач, который до болезни Дау вёл его десятки лет. Я была рада видеть, как Дау сердечно встретил своего врача. Я очень просила Гращенкова, чтобы он ввёл его в консилиум, но Гращенков отказал: у Кармазина не было званий. Я пошла проводить его через больничный парк. Мы сели на скамейку поговорить. Оказывается, Кармазин от медиков услыхал, что ведущий врач Дау в больнице Академии наук, Зарочинцева, хотела спровадить его в психиатричку.
— Исаак Яковлевич, как вы нашли Дау?
— Во-первых, он стал красавцем. Как он замечательно выглядит. Сколько он сейчас весит? — Около семидесяти килограмм.
— Ого, стал набирать вес. Я проверил его пульс — 72. Это что, случайно?
— Нет. Исаак Яковлевич, это теперь его постоянная норма — 72. После шокового состояния щитовидка отдохнула и выздоровела.
— Это очень интересно.
— Понимаете, Исаак Яковлевич, он у лечащих врачей не подходит под их стандартные мерки. Все лезут в его психологию, в его мозг, в его врождённую ненормальность талантливого человека. Исаак Яковлевич, меня это стало пугать. Кербиков оказался умен! Как вы считаете, если я возьму его домой? Я не боюсь трудно стей, я справлюсь. Меня только пугает его живот. Как вы думаете, отчего он все сильней и сильней стал жаловаться на боли в животе? Вы внимательно осматривали живот, ведь он явно вздут? А Гращенков и Зарочинцева утверждают, что это накопление жира от долгого лежания, это не вздутие, а жир.
— Конкордия Терентьевна, живот очень вздут. Названные вами врачи — невропатологи. Они не знают кишечника. Но я начну с главного: ни в коем случае не вздумайте взять Дау домой. Ещё очень рано об этом думать, травмы, и особенно забрюшинная гематома, были слишком серьёзны. Я видел Дау в первые часы после его травмы. Такие травмы, такая забрюшинная гематома в любой ночной час могут дать о себе знать. У него не удалён аппендикс. Здесь, в больнице, он круглосуточно обеспечен врачебным надзором, здесь всегда ночью дежурят хирурги — все ещё может случиться, а дома вы его потеряете. Запомните одно: домой ещё очень, очень рано. И даже если ваши врачи и Гращенков начнут настаивать, не вздумайте их слушать. Ему домой рано. Я буду его навещать и вам скажу, когда можно будет взять его домой. Гращенков никогда не был клиницистом, а живот Дау меня очень тревожит. Сейчас ему действительно надо побольше ходить. Сестры ленятся, устают, вы сами старайтесь с ним побольше ходить. В коридорах больницы, если плохая погода, и вот здесь, в парке, когда погода хорошая. Но домой ещё очень, очень рано.
— Исаак Яковлевич, я уже усвоила, что домой Дау рано. Как хорошо, что вы пришли. У меня была мысль взять его домой.
Гращенков все время бывал в бесконечных заграничных командировках. Вероятно, эти командировки были сущностью его работы. Когда он приезжал, он спешно в палате Дау собирал консилиум и видел своего больного только во время этих кратковременных консилиумов. Я всегда на них присутствовала. На очередной такой консилиум стали в палату к Дау собираться врачи. Вошёл психолог Лурье из нейрохирургии. Дау, внимательно посмотрев на него, спросил:
