Арнольд Гессен - «Любовь к родному пепелищу…» Этюды о Пушкине
Галичкы ОсмомыслѢ Ярославе! Высоко сѢдиши на своемъ златокованнѢмъ столѢ, подперъ горы Угорскыи своими желѢзными плъки, заступивъ королеви путь, затворивъ Дунаю ворота, меча бремены чрезъ облаки, суды рядя до Дуная. Грозы твоя по землямъ текутъ, отворяеши Киеву врата, стрѢляеши съ отня злата стола салтани за землями. СтрѢляй, господине, Кончака, поганого кощея, за землю Русскую, за раны Игоревы, буего Святславлича!
А ты, буй Романе, и Мстиславе! Храбрая мысль носить ваю умъ на дѢло. Высоко плаваеши на дѢло въ буести, яко соколъ на вѢтрехъ ширяяся, хотя птицю въ буиствѢ одолѢти. Суть бо у ваю желѢзныи паворзи подъ шеломы Латинскими. ТѢми тресну земля, и многи страны[80] – Литва, Ятвязи[81] и Половци – сулици своя повръгоша, а главы своя подклониша подъ тыи мечи харалужныи.
Инъгварь и Всеволодъ и вси три Мстиславичи не худа гнѢзда шестокрилци! Не побѢдными жребии собѢ власти расхытисте! Кое ваши златыи шеломы и сулицы Ляцкии и щиты? Загородите полю ворота своими острыми стрѢлами за землю Русскую, за раны Игоревы, буего Святъславлича!
Уже бо Сула не течетъ сребренымн струями къ граду Переяславлю, и Двина болотомъ течетъ онымъ грознымъ Полочаномъ подъ кликомъ поганыхъ. Единъ же Изяславъ, сынь Васильковъ, позвони своими острыми мечи о шеломы Литовския, притрепа славу дѢду своему Всеславу, а самъ подъ чрълеными щиты на кровавѢ травѢ притрепанъ Литовскыми мечи[82]. и рекъ: «Дружину твою, княже, птиць крилы приодѢ, а звѢри кровь полизаша». Не бысть ту брата Брячяслава, ни другаго – Всеволода, единъ же изрони жемчюжну душу изъ храбра тѢла чресь злато ожерелие. Унылы голоси, пониче веселие, трубы трубятъ Городеньскии.
Ярославе и вси внуце Всеславли! Уже понизите стязи свои, вонзите свои мечи вережени, уже бо выскочисте изъ дѢдней славѢ. Вы бо своими крамолами начясте наводити поганыя на землю Рускую, на жизнь Всеславлю[83].
Усобица княземъ на поганыя погыбе, рекоста бо брать брату: «се мое, а то мое же». И начяша князи про малое «се великое» млъвити, а сами на себѢ крамолу ковати, а погании съ всѢхъ странъ прихождаху съ побѢдами на землю Рускую.
На НемизѢ снопы стелютъ головами, молотятъ чепи харалужными, на тоцѢ животъ кладутъ, вѢютъ душу отъ тѢла. НемизѢ кровави брезѢ не бологомъ бяхуть посѢяни, посѢяни костьми Рускихъ сыновъ.
Всеславъ князь людемъ судяше, княземъ грады рядяше, а самъ въ ночь влъкомъ рыскаше: изъ Кыева дорискаше до куръ Тмутороканя, великому Хръсови влъкомъ путь прерыскаше. Тому въ ПолотскѢ позвониша заутренюю рано у святыя Софеи[84], а онъ въ КыевѢ звонъ слыша. Аще и вѢща душа въ дръзѢ тѢлѢ, нъ часто бѢды страдаше. Тому вѢщей Боянъ и пръвое припѢвку, смысленый, рече: «Ни хытру, ни горазду, ни птищо горазду суда божиа не минути!»
Были вѢчи Трояни, минула лѢта Ярославля, были плъци Олговы, Ольга Святьславличя. Тъи бо Олегъ мечемъ крамолу коваше и стрѢлы по земли сѢяше. Ступаетъ въ златъ стремень въ градѢ ТьмутороканѢ, той же звонъ слыша давный великый Ярославь, а сынъ Всеволожь Владимиръ по вся утра уши закладаше въ ЧерниговѢ. Бориса же Вячеславлича слава на судъ приведе[85] за обиду Олгову, храбра и млада князя[86]. Тогда при ОлзѢ Гориславличи сѢяшется и растяшеть усобицами, погибашеть жизнь Даждь-Божа внука, въ княжихъ крамолахъ вѢци человѢкомь скратишась. Тогда по Руской земли рѢтко ратаевѢ кикахуть, нъ часто врани граяхуть[87] хотять полетѢти на уедие. То было въ ты рати, и въ ты плъкы, а сицеи рати не слышано!
О, стонати Рускои земли, помянувше пръвуя годину и пръвыхъ князей! Того стараго Владимира нельзѢ бѢ пригвоздите къ горамъ Киевскимь; сего бо нынѢ сташа стязи Рюриковы, а друзии – Давидовы[88] копиа поютъ!
На Дунай Ярославнынъ гласъ слышитъ, зегзицею незнаемь рано кычеть. «Полечю, рече, зегзицею по Дунаеви, омочю бебрянъ рукавъ въ КаялѢ рѢцѢ, утру князю кровавыя его раны на жестоцѢмѢ его тѢлѢ».
Ярославна рано плачетъ въ ПутивлѢ на забралѢ, а ркучи: «О вѢтрѢ, вѢтрило! Чему, господине, насильно вѢеши? Чему мычеши Хиновьскыя стрѢлкы на своею нетрудною крилцю на моея лады вои? Мало ли ти бяшетъ горѢ подъ облакы вѢяти, лелѢючи корабли на синѢ морѢ? Чему, господине, мое веселие по ковылию развѢя?»
Ярославна рано плачеть Путивлю городу на заборолѢ, а ркучи: «О Днепре Словутицю! Ты пробилъ еси каменныя горы сквозѢ землю Половецкую. Ты лелѢялъ еси на себѢ Святославли носады до плъку Кобякова. ВъзлелѢи, господине, мою ладу къ мнѢ, а быхь не слала къ нему слезъ на море рано».
Ярославна рано плачетъ въ ПутивлѢ на забралѢ, а ркучи: «СвѢтлое и тресвѢстлое слънце! ВсѢмъ тепло и красно еси, чему, господине, простре горячюю свою лучю на ладѢ вои? Въ полѢ безводнѢ жаждею имъ лучи съпряже, тугою имъ тули затче».
Прысну море полунощи; идутъ сморци мъглами. Игореви князю богъ путь кажетъ изъ земли Половецкой на землю Рускую, къ отню злату столу. Погасоша вечеру зари. Игорь спить. Игорь бдитъ, Игорь мыслию поля мѢритъ отъ великаго Дону до малаго Донца. Комонь въ полуночи Овлуръ свисну за рѢкою – велить князю разумѢти[89].
Кликну, стукну земля, въшумѢ трава, вежи ся Половецкии подвизащася. А Игорь князь поскочи горнастаемъ къ тростию, и бѢлымъ гоголемъ на воду, въвръжеся на бръзъ комонь и скочи съ него босымъ влъкомъ, и потече къ лугуДонца, и полетѢ соколомь подъ мьглами[90]. Коли Игорь соколомъ полетѢ, тогда Влуръ влъкомъ потече, труся собою студеную росу: претръгоста бо своя бръзая комоня.
Донецъ рече: «Ккяже Игорю! Не мало ти величия, а Кончаку нелюбия, а Рускои земли веселиа!» Игорь рече: «О, Донче! Не мало ти величия, лелѢявшу князя на влънахъ, стлавшу ему зелѢну траву на своихъ сребреныхъ брезѢхъ, одѢвавшу его теплыми мъглами подъ сѢнию зелену древу. Стрежаше е гоголемъ на водѢ, чаицами на струяхъ, чрьнядьми на ветрѢхъ»[91].
А не сорокы втроскоташа – на слѢду ИгоревѢ Ѣздитъ Гзакъ съ Кончакомъ. Тогда врани не граахутъ, галици помлъкоша, сорокы не троскоташа, полозие ползоша только. Дятлове тектомъ путь къ рѢцѢ кажутъ, соловии веселыми пѢсньми свѢтъ повѢдаютъ. Млъвитъ Гзакъ Кончакови: «Аже соколъ къ гнѢзду летитъ, – соколича рострѢляевѢ своими злачеными стрълами». Рече Кончакъ ко ГзѢ: «Аже соколъ къ гнъзду летитъ, а вѢ соколца опутаевѢ красною дивицею». И рече Гзакъ къ Кончакови: «Аще его опутаевѢ красною дѢвицею, ни нама будетъ сокольца, ни нама красны дѢвице, то почнутъ наю птици бити въ полѢ Половецкомъ».
