Светлана Алексиевич - Цинковые мальчики
Все чаще думаю:? после Чернобыля, Афгана, после событий у Белого дома... - что мы не равны тому, что с нами происходит. Может быть, поэтому оно с нами и происходит?
Когда-то, несколько лет назад, а точнее, четыре года назад, мы думали одинаково: я, многие матери, присутствующие сейчас в этом зале, солдаты, вернувшиеся с чужой афганской земли. В моей книге "Цинковые мальчики" материнские рассказы-молитвы - самые печальные страницы. Матери молятся о своих погибших сыновьях...
Почему же сейчас мы сидим в суде друг против друга? Что же произошло за это время?
За это время исчезла с карты мира, из истории страна, коммунистическая империя, которая их туда послала убивать и умирать. Ее нет. Войну сначала робко назвали политической ошибкой, а затем преступлением. Все хотят забыть Афганистан. Забыть этих матерей, забыть калек... Забвение - это тоже форма лжи. Матери остались один на один с могилами своих мальчиков. У них даже нет утешения, что смерть их детей не бессмысленна. Какие бы оскорбления и ругательства я сегодня ни слышала, я говорила и повторю, что преклоняюсь перед матерями. Преклоняюсь и за то, что, когда Родина бросила в бесчестье имена их сыновей, они стали их защитниками. Сегодня только матери защищают погибших мальчиков... Другой вопрос - от кого они их защищают?
И их горе - превысит любую правду. Говорят, что молитва матери и со дна моря достает. В моей книге она достает их из небытия. Они - жертвы на алтаре нашего тяжелого прозрения. Они - не герои, они мученики. Никто не смеет бросить в них камень. О том, что были мы все повинны, мы все причастны к той лжи, - об этом моя книга. Чем опасен любой тоталитаризм? Он всех делает соучастниками своих преступлений. Добрых и злых, наивных и прагматичных... Молиться надо за этих мальчиков, а не за идею, жертвами которой они стали. Я хочу матерям сказать: не мальчиков своих вы здесь защищаете. Вы защищаете страшную идею. Идею-убийцу. Это я хочу сказать и бывшим солдатам-афганцам, которые пришли сегодня в суд.
За спинами матерей я вижу генеральские погоны. Генералы возвращались с войны со Звездами Героев и с большими чемоданами. одна из матерей, сидящая здесь в зале, рассказывала мне. как ей вернули цинковый гроб и маленький черный саквояж, где лежала зубная щетка и плавки сына. Все, что ей осталось. Все, что он привез с войны. Так от кого вы должны были бы защищать своих сыновей? От правды? Правда в том, как умирали ваши мальчики от ран, потому что не было спирта и лекарств, их продавали в дуканы, как кормили мальчишек ржавыми консервами пятидесятых годов, как даже хоронили их в старом, времен Отечественной, обмундировании. Даже на этом экономили. Я не хотела бы это вам говорить у могил... Но приходится...
Вы слышите: везде стреляют, снова кровь. Какое же оправдание крови вы ищете? Или помогаете искать?
Тогда, пять лет назад, когда еще правила компартия, КГБ, - я, чтобы уберечь героев своей книги от расправы, иногда меняла имена, фамилии. Я защищала их от режима. А сегодня должна защищаться от тех, кого недавно защищала.
Что я должна отстаивать? Свое писательское право видеть мир таким, как я его вижу. И то, что я ненавижу войну. Или я должна доказывать, что есть правда и правдоподобие, что документ в искусстве - это не справка из военкомата и не трамвайный билет. Те книги, которые я пишу, - это своего рода проза. Это - документ и в то же время мой образ времени. Я собираю подробности, чувства не только из отдельной человеческой жизни, но и из всего воздуха времени, его пространства, его голосов. Я не выдумываю, не домысливаю, а организовываю материал в самой действительности. Документ это и те, кто мне рассказывает, документ - это и я как человек со своим мировоззрением, ощущением.
Я пищу, записываю современную, текущую историю. Живые голоса, живые судьбы. Прежде чем стать историей, они еще чья-то боль, чей-то крик, чья-то жертва или преступление. Бесчетное количество раз я задаю себе вопрос: как пройти среди зла, не увеличивая в мире зла, особенно сейчас, когда зло принимает какие-то космические размеры? Перед каждой новой книгой я спрашиваю себя об этом. Это уж - моя ноша. И моя судьба.
Писательство - судьба и профессия, в нашей несчастной стране это даже больше судьба, чем профессия. Почему суд два раза отклоняет ходатайство о литературной экспертизе? Потому что сразу бы стало ясно - тут нет предмета суда. Судят книгу, судят литературу, предполагая, что раз это документальная литература, то ее можно каждый раз переписать заново, ублажая сиюминутные потребности. Не дай Бог, если бы документальные книги правили пристрастные современники. Нам бы остались лишь отзвуки политических борений и предрассудков вместо живой истории. Вне законов литературы, вне законов жанра творится примитивная политическая расправа, низведенная уже на бытовой, я бы даже сказала, коммунальный уровень. И. Слушая этот зал, я часто ловила себя на мысли: кто же решается нынче звать толпу на улицу, толпу, которая не верит уже никому - ни священникам, ни писателям, ни политикам? Она хочет только расправы и крови... И подвластна лишь человеку с ружьем... Человек с пером, вернее, с авторучкой, а не автоматом Калашникова ее раздражает. Меня учили здесь, как надо писать книги. Толпа у нас всесильна...
Те, кто позвал меня в суд, отказываются от того, что говорили несколько лет назад: тех же слова, те же знаки, но поменялся в их сознании шифровой ключ, и они уже читают прежний текст иначе, или вообще его не узнают. Почему? Да потому, что им не нужна свобода... Они не знают, что с ней делать...
Я очень жалею, что стерла кассеты, обычно храню их только два-три года, это же двести-триста кассет. Там была та реальность. И те люди...
А это уже другие люди; не те, какими они были пять-шесть лет назад. Я хорошо помню, какой была Инна Сергеевна Галовнева, я просто полюбила ее. А сейчас - это уже политик, официальное лицо, председатель клуба матерей погибших солдат. Это уже другой человоек, от прежнего - у него только собственное имя и имя погибшего сына, которого она второй раз принесла в жертву. Обрядовое жертвоприношение. Мы - просто рабы, мы - романтики рабства.
У нас свои представления о героях и мучениках. Если бы здесь речь шла о чести и достоинстве, то мы встали бы и молчали перед памятью почти двух миллионов погибших афганцев... Погибших там, на своей земле...
Сколько можно задавать этот вечный наш вопрос: кто виноват? Мы виноваты - ты, я, они. Проблема в другом - в выборе, который есть у каждого из нас: стрелять или не стрелять, молчать или не молчать, идти или не идти... Спрашивать надо у себя... Каждый пусть спросит у себя... Но нет этого опыта войти в себя, вовнутрь себя... Привычнее бежать на улицу под знакомые красные знамена... Просто жить, нормально жить не умеем... Без ненависти и борьбы...
