Георгий Миронов - Короленко
Как ни крепки засовы, как ни надежны тюремщики, как ни темны ночи, выбранные для казней, — тайное нередко становится явным — в разговорах попутчиков, в скупых газетных строках, в запросах думских депутатов.
…Январской ночью 1909 года из Ставрополя к Ростову-на-Дону шел поезд, и в вагоне третьего класса сидел пожилой человек, одетый, как одеваются мужики украинцы. Сидел в уголке тихо, неподвижно. Сидел и молчал. Отчего молчит человек, заинтересовались попутчики, или несчастье какое… Да, действительно, несчастье маленькое вышло. Какое же? Болен кто-нибудь?
— Никто не болен… Сына повесили, — ответил мужик тихо, даже как будто спокойно, и все замолчали.
Тогда молчаливый хохол вынул из кармана документы, и кто-то из грамотных, наклонясь к свечке, стал читать. Первым было письмо.
«Здравствуйте, дорогие родители, дорогие папа и мама, и дорогие братья и сестры. Я в настоящее время сижу в одиночке, в последнюю минуту повели меня. Нас на казнь пять человек: Котеля, Воскобойникова, Лавренова и Киценка. Вы хорошо знаете, кажется, кто был я, и умру не первый и не последний… Гордитесь своим сыном, я умираю гордо и смело смотрю смерти в глаза, я нисколько не боюсь ее, я очень рад, что кончено мое мученье… Я очень весел, этим я горжусь, что умер не трусом… Это последнее, прощальное письмо. Целую вас — папу, маму, Васю, Ваню, Катю, Маню, Варю. Прощайте, прощайте. Коля Котель».
В тяжелом молчании слушали письмо неизвестного, теперь уже казненного юноши.
— Лучше бы меня повесили, — говорит отец, и теперь его голос никому не кажется спокойным; это голос до предела исстрадавшегося человека. — Добрый был, ласковый. Никому зла не сделал. Ну, хоть бы в каторгу послали, все-таки был бы жив… Растили, радовались… Мать пропадает от горя, у меня точно сердце из груди вынули… Пусто…
В. Г. Короленко в группе адвокатов и журналистов во время процесса Бейлиса. Второй справа сидит В. Г. Короленко, слева сидит с ним рядом В. Д. Бонч-Бруевич. Полтава. Октябрь 1905 года.
Рапорт полтавского полицмейстера губернатору о деятельности В. Г. Короленко. 1907 год.
С. Я. Елпатьевский. 1913 год.
В. Г. Короленко с родными. Сидят: А. С. Короленко, В. Г. Короленко; стоят; Софья Владимировна, В. С. Ивановский, Наталья Владимировна. Тульча (Румыния). Фото 1903 года.
В. Г. Короленко. Фото 1921 года.
В. Г. Короленко в группе сотрудников «Русского богатства». Слева направо: Н. Ф. Анненский, Р. Ф Якубович — жена поэта, С. Я. Елпатьевский, поэт П. Ф. Якубович, А. С. Короленко, А Н. Куприн, Л. И. Елпатьевская — жена писателя, В. Г. Короленко. Фото начала 900-х годов.
В молчании берут из бессильной руки вторую бумажку.
«Милостивый государь! — написано здесь четким торопливым почерком. — Сын Ваш был осужден судом к смертной казни, причем суд постановил ходатайствовать перед Каульбарсом о замене смертной казни каторгой. Сегодня в тюрьме случайно узнал о том, что Каульбарс не уважил просьбы, и смертный приговор приведен вчера в исполнение. Присяжный поверенный В. Гальков».
Простая, страшная и столь обычная теперь российская история.
Николай Котель. Повешен 26 ноября 1908 года за экспроприацию.
Степень вины казненного вызвала сомнение даже у бестрепетных судей в мундирах, у которых каждая вина была виновата и влекла только одно наказание — повешение. У юноши были шансы на избавление от петли, и их отнял строгий ревнитель неправосудия генерал Каульбарс. О, этого человека знали многие в вагоне! Это тот самый Каульбарс, который во время японской войны, командуя 2-й армией, не выполнил приказов главнокомандующего Куропаткина и явился одним из виновников страшного мукденского разгрома. Преданный военному суду, Каульбарс был высочайше помилован — и после этого лишил своей генеральской милости Колю Котеля и многих других Котелей, виновных, может быть, только в том, что они родились, жили, страдали и искали путей к новой жизни в стране, отсталой экономически и политически.
Начать обновление страны надо не с казней, а с разрушения и перестроения форм общественной жизни, в отсталости которых виноваты правящие круги, а никак не народ. Эта мысль стала главной в статье Короленко, первые главы которой были напечатаны в мартовской книжке «Русского богатства» за 1910 год. Он назвал ее «Бытовое явление». Это были факты, размышления, выводы о казни, ставшей после разгрома революции «простым и будничным делом», «хозяйкой в доме русского правосудия», настоящим «бытовым явлением».
Короленко писал эти статьи кровью сердца. Он словно сам переживал все описанное им: сидел в башнях со смертниками в ожидании казни, торопливо набрасывал в грязной тюремной конуре прощальное письмо близким, слал проклятия палачам у разверстой могилы или, плача и моля о прощении, пред иконой убеждал в своей невиновности судей…
Они же были непреклонны. И бездарный воин генерал Каульбарс. И барон Меллер-Закомельский, садист и вешатель. И генерал Ренненкампф, трусивший перед японцами и заливший кровью русских рабочих города и станции Забайкалья.
В сражениях с народом не знали поражений, не несли потерь все эти каульбарсы и дубасовы, мины и риманы, ясенские и скалоны, меллер-закомельские и ренненкампфы, сухомлиновы и чухнины… Война их с Котелем и тысячами других Котелей пока закончилась победой «непреклонных воинов»…
Спокоен ли отец казненного юноши, спрашивал писатель, спокойны ли другие отцы, братья, друзья? Они, как и отец Коли Котеля, бережно хранят на груди свои страшные «документы» и готовы предъявить их по первому запросу. Обладателей таких «документов» много. А за ними — народ! Когда, при каких обстоятельствах, в какую инстанцию он их предъявит?..
Этот грозный вопрос палачам предъявил автор «Бытового явления» — от имени жертв, от имени всех народов великой и бесправной империи Российской. «Читать это тяжело, — с суровой простотой кончал Короленко свою статью. — Писать, поверьте, еще во много раз тяжелее… Но ведь это, читатели, приходится переживать сотням людей и тысячам их близких».
Прежде чем успели появиться в апрельской книжке «Русского богатства» за 1910 год заключительные главы «Бытового явления», пришло письмо от Льва Толстого.
«Владимир Галактионович, — писал он. — Сейчас прослушал вашу статью о смертной казни и всячески во время чтения старался, но не мог удержать не слезы, а рыдания. Не нахожу слов, чтобы выразить вам мою благодарность и любовь за эту и по выражению; и по мысли, и, главное, по чувству — превосходную статью.
