Анна Тимофеева-Егорова - Я Береза, как слышите меня
Мы стали переписываться. В ноябре 1965 года Чахер приехала с немецкой делегацией в Москву и, конечно же, побывала у меня. Клавдия Александровна рассказала, что отец Гельмута, Карл-Вильгельм-Густав Чахер, был рабочим высокой квалификации, узнав, что Советскому Союзу нужны специалисты по электросварке, в 1931 году он приехал к нам вместе с семьей и стал мастером электросварки в железнодорожном депо станции Панютино Харьковской области. Рядом с отцом работал и сын - Гельмут.
Молодой Чахер быстро изучил русский язык, вступил в комсомол, в профсоюз. Как электросварщика, его посылали в Пермь, Свердловск, Магнитогорск, другие наши города. Гельмут стал ударником, а затем стахановцем.
В 1935 году его премировали путевкой в дом отдыха Крыма, где он и познакомился с ленинградской Клавдией Осиповой, дочерью рабочего путиловского завода. Молодые люди полюбили друг друга и сыграли свадьба.
Клавдия привезла Гельмута в Ленинград к своим родителям, но отец вдруг запротестовал против такого зятя. Дочери он выговаривал, что вот-де в Германии фашизм свирепствует, а ты мне немца привела в дом, а я коммунист со стажем... Словом, начал сопротивляться. Тогда молодые поехали опять в Панютино, к отцу Гельмута. Жили они счастливо, но в 1938 году отец и сын Чахеры были арестованы НКВД. Без суда и следствия их посадили в харьковскую тюрьму.
Девять долгих месяцев Клавдия возила мужу и свекру передачи в тюрьму. Там она выстаивала длинные очереди, плакала, просила передать Гельмуту и Вилли Чахерам. Больше у нее ничего не было. Мать Гельмута и сестра продолжала жить в Панютино, боясь каждого стука. Они почти не знали русского языка. На работу их не брали. И вот однажды передачу у Клавдии не приняли, как она ни просила тюремщиков.
- В списках нет!.. - рявкнули, и закрыли окошко, прищемив ей пальцы руки, в которой она протягивала узелок с сухарями, и на том, казалось конец. Но через год, после последней поездки Клавдии в тюрьму всех трех женщин вызвали в районный НКВД и под подписку вручили документы о высылке в Германию - в течении двадцати четырех часов. И вот чудо! В Берлине на вокзале их встречает... Гельмут, одетый в военную форму с фашистскими знаками... Клавдия, как увидела его, так и рухнула у вагона на платформу у вагона - потеряла сознание...
Гельмут привез мать, жену и сестру в город Форст - домой. Рассказал им, что тогда из харьковской тюрьмы их с отцом выслали в Германию, но как только они пересекли границу - снова арест. На этот раз уже гестапо обвинило в шпионаже и коммунистической пропаганде. Отца заточили в концлагерь в Заксенхаузен, а сына полгода мытарили по разным тюрьмам и неожиданно отпустили под надзор полиции домой, в город Фрост. Долго Гельмут не мог найти себе работу, а потом все же устроился на текстильную фабрику и сразу же стал хлопотать о выезде из СССР в Германию родных. Потом его призвали в армию, но, как политически неблагонадежного, включили во вспомогательные войска.
Клавдия стала жить в доме Чахеров. У них часто проводили обыски. Три раза в неделю она должна была являться в гестапо...
Мать и сестра работали в швейной мастерской, а Клавдию на работу не принимали. Гельмут часто навещал ее. У них родилась дочь Вера. В гестапо предупредили Клавдию, чтобы по-русски с дочерью она не разговаривала - только по-немецки!
Когда гитлеровские войска напали на Советский Союз, Клавдии стало жить во сто крат хуже. Особенно донимали ее чистокровные арийки - оскорбляли ее, бросали в нее чем попало, плевались в ее сторону. А однажды, когда она шла с Верочкой на руках, толпа немок набросилась на нее, сбила с ног и начала топтать... К счастью, полицейский заступился. Правда, узнав, что она русская, повернулся и пошел в сторону, не оказав никакой помощи.
Гельмут стал навещать родной дом все реже и реже. Теперь он охранял лагеря с советскими военнопленными. Почти полтора года его переводили из лагеря в лагерь. Послужил он в Губене, затем Кюце, Розенберге, Реусе, Остпройзене, Шпандау, Ландсберге, Пилау, Кюстрине - и всюду находил способ, как помочь русским пленным, как больше навредить гитлеровцам.
При встрече Клавдия Александровна передала мне копии писем Г.Ф Синякова, А.М. Фоминова, И.З. Эренбурга, написанных Гельмуту Чахеру, когда его отправляли из Кюстринского лагеря "ЗЦ".
"Дорогой Гельмут, прощайте! У меня о Вас, о немецком патриоте, остались наилучшие воспоминания, - писал русский доктор Синяков. - Всей душой Вы, как и мы, ненавидите фашизм и страстно желаете победы русским. Вспоминаю Ваши слова: "Если победят немцы, русским будет плохо, а если победят русские, немцам будет хорошо." А вообще вы верите в нашу победу, и за это вам большое русское спасибо! Спасибо и за то, что вы делаете для победы советского народа".
Когда представилась возможность, Гельмут с пятью другими немцами перешел линию фронта на нашу сторону.
После окончания войны Чахер вернулся в родной Форст. Здесь он вступил в Социалистическую единую партию Германии, стал учиться и, получив диплом юриста, был судьей, секретарем партийной организации, председателем общества немецко-советской дружбы.
Вот еще два письма о верном нашем товарище.
"Вы храбро защищали наши маленькие права военнопленных. Вы вдохновляли нас радостными сообщениями с нашей великой Родины. Результаты сталинградского окружения мы хорошо знали от вас. Вы приносили нам газету "Роте Фане", и мы знали о борьбе немецких коммунистов, которые несли слово правды в массы, в армию. Многие из них за это поплатились жизнью. Мы знали, что все эти сведения вы, товарищ Чахер, доставали с риском для жизни, но эти сведения передавались среди узников из уст в уста, воодушевляли нас, придавали бодрости, терпения. Чахер! Мы уверены, как и вы, в том, что кровавый фашизм во главе с головорезом Гитлером предстанет перед справедливым судом всего человечества... "
Это писал узник лагеря "ЗЦ" А.М.Фоминов. А вот прощальное письмо И.З. Эренбурга.
"Зима 1941-1942 года была физическим истреблением советских воинов, попавших в плен. Как и полагалось во всех фашистских лагерях - ворота, за ними комендатура, тюрьма, виселица, баня, кухня и секции - французская, английская, американская, югославская, польская, итальянская и особо отгороженная несколькими рядами колючей проволоки, самая большая - русская. Внутри этой секции отдельно обнесены колючей проволокой с часовыми на вышке восемь фанерных бараков - лазарет, или ревир, как называли все.
Раненые и больные - по 250 человек в каждом на двухэтажных нарах-клетках обтянутые кожей скелеты. Лежат люди, умирающие от ран. Лежат обгорелые летчики и танкисты. У многих сложные переломы, абсцессы, плевриты.
А еще за двумя рядами проволоки - инфекционный барак - кромешный ад голод, грязь, избиения, стоны, смерть. Врачи из Берлина организовали в одном из бараков лечебно-экспериментальный пункт, где больным прививали различные инфекционные болезни, а у некоторых ампутировали совершенно здоровые конечности... Фашисты стремились любыми путями истребить советских людей. За малейшую провинность одного из пленных накладывали штраф на весь барак лишали истощенных до предела людей на срок до трех дней хлеба, супа или того и другого вместе.
