Стейси Шифф - Клеопатра
В версии Плутарха, основанной на рассказе лекаря, но от этого ничуть не более достоверном, если учесть, что у лекарей тоже бывают политические пристрастия, изможденной болезнью Клеопатре удается сохранить чувство собственного достоинства. Подняв пленницу с колен, Октавиан усадил ее на скамью и сам сел подле нее. Клеопатра обрушила на него все тот же набор оправданий, который она ранее предъявляла Тирсу, объясняя свои действия «необходимостью и страхом перед Антонием». После того как Октавиан разбил все ее аргументы один за другим, царица изменила тактику и принялась взывать к его жалости, моля сохранить ей жизнь. У Диона Клеопатра доведена до отчаяния, у Плутарха она и в отчаянии сохраняет величие. Его египтянка пытается соблазнить своего тюремщика. Отбросив откровенные выдумки и более поздние наслоения, Дион и Плутарх сходятся в сути произошедшего. Растрепанная или нет, но Клеопатра по-прежнему вызывает восхищение: «ее чарующее обаяние и дерзкая красота» никуда не делись, несмотря на все ее несчастья. Она как и прежде льстива и проницательна, обладает «музыкальным голосом» и умеет быть убедительной. Даже будучи больной и голодной, она не утратила мужество и сумела повергнуть Октавиана в полное замешательство.
Увидев, что мольбы не действуют, Клеопатра предъявила свой главный козырь. Признав победу Октавиана, она передала ему опись своих сокровищ. Диктатор стал изучать список, и тут попросил слова дворцовый управляющий. В такие моменты каждый сам за себя. Селевк заявил, что царица «похитила и утаила» несколько весьма ценных предметов. Услышав это, Клеопатра вскочила со своего ложа, «вцепилась ему в волосы и била по лицу». Октавиан, не в состоянии сдержать улыбку, попытался остановить ее и услышал резкий ответ в духе Клеопатры: «Но ведь это просто неслыханно, Цезарь! Ты удостоил меня в моем жалком положении посещения и беседы, и один из моих же рабов меня обвиняет в том, что я отложила, припрятала безделушки! Да, припрятала, но не для себя, а в подарок твоим Ливии с Октавией, чтобы они постарались смягчить твое сердце!» У Диона эта сцена получилась совсем уж гротескной. По его версии, Клеопатра действительно отложила несколько камней для Ливии, хотела даже даже воззвать к женской солидарности. Оба рассказа насквозь фальшивы и отдают дешевым фарсом. Октавиан хотел, чтобы Клеопатра прошла по улицам Рима во время его триумфа, но скрывал свои намерения. Клеопатра обо всем догадалась, но не подавала вида. Она не собиралась возвращаться в город Цезаря в цепях. Это унижение было бы для нее «хуже тысячи смертей». Царица прекрасно знала, как оканчивали жизнь пленные цари, привезенные в Рим. Те, кому удавалось избежать казни, навсегда попадали в темницу, многие сходили с ума или кончали с собой. Услышав имя Ливии, Октавиан заверил Клеопатру, что «все обернется для нее гораздо лучше, чем она ожидает» и «удалился с мыслью, что обманул ее, но в действительности обманутый ею».
Напоследок Клеопатре удалось покорить еще одно мужское сердце. В окружении Октавиана был знатный юноша по имени Корнелий Долабелла. Плутарх сообщает нам, что он испытывал «определенного рода влечение» к Клеопатре, хотя в реальности это чувство скорее более походило на жалость. Долабелла рассказывал царице обо всем, что творилось в городе. 9 августа он тайно известил ее, что Октавиан через три дня планирует отбыть в Рим, забрав с собой царицу и царевичей. Клеопатра тотчас же отправила гонца к Октавиану, испрашивая разрешения принести жертвы в честь Антония. Диктатор разрешил. На следующее утро царицу отнесли на могилу. Ее сопровождали Ирада и Хармион. Плутарх вкладывает в уста Клеопатры душераздирающую речь, больше подходящую для греческой трагедии, чем для реальных исторических событий. Со смерти героя прошло десять глав, а автор не на шутку увлекся новой героиней. Бросившись на могилу Антония, Клеопатра, обливаясь слезами, принялась проклинать свое горькое положение. Ее «зорко стерегут, чтобы плачем и ударами в грудь она не причинила себе вреда; ее тело больше ей не принадлежит, это тело рабыни, сберегаемой для триумфа». Тех, кого не смогли разлучить при жизни, вот-вот навеки разведет смерть. Антоний испустил свой последний вздох в ее стране, а ей, «злосчастной женщине», суждено встретить свой конец на его родине. Боги Олимпа отвернулись от них, и если у богов подземелья остались сила и могущество, пусть Антоний попросит их за нее. Все что угодно, только не позорный триумф. Клеопатра умоляла «схоронить ее рядом с любимым, ибо из всех горестей ее жизни тяжелее всего была краткая разлука с ним». В этой трогательной сцене нет и намека на призыв к отмщению: у Плутарха Клеопатра погибает от любви, а не вследствие вражды. Украсив могилу венком и поцеловав надгробие, она с нежной грустью сообщила Антонию, что это последнее возлияние, которое она сможет совершить в его честь.
Вернувшись в свой мавзолей, царица приказала приготовить ей ванну и завтрак. Ближе к вечеру у ее дверей появился крестьянин с корзиной спелых смокв. Стражники изучили содержимое корзины, подивившись сочности и сладости плодов: римлянам такие фрукты были неведомы. Улыбнувшись, крестьянин поделился смоквами со стражниками, после чего был беспрепятственно пропущен внутрь. Через некоторое время Клеопатра запечатала заранее приготовленное письмо и попросила Эпафродита поскорее доставить его Октавиану. Эпафродит взял послание и отправился во дворец, а Клеопатра отпустила всех своих слуг, кроме Ирады и Хармион. Женщины кое-как закрыли двери мавзолея; засовы выломали, когда вынесли сокровища. Служанки одели Клеопатру в роскошные одежды, дали ей знаки царского отличия, водрузили на голову диадему.
Открыв письмо, Октавиан поморщился: опять жалобы и просьбы похоронить ее рядом с Антонием. Перечитав послание, он вдруг понял, что произошло, и пришел в ужас. Сперва диктатор хотел бежать в мавзолей, но потом передумал и отправил доверенных людей. Они помчались к мавзолею, который охраняли ничего не подозревавшие гвардейцы. Вместе они ворвались внутрь, но было уже поздно. По словам Плутарха, «все совершилось очень скоро». Клеопатра лежала на золотом египетском ложе с львиными лапами вместо ног и львиными головами по краям. Облаченная в «лучшие из своих одежд», в руках она держала знаки фараонского достоинства — крюк и плеть. Покойная выглядела совершенно умиротворенной. У ее ног умирала Ирада. Слабевшая на глазах Хармион неловко пыталась поправить диадему в волосах Клеопатры. Кто-то из людей Октавиана в ярости воскликнул: «Прекрасно, Хармион!» Перед тем как упасть бездыханной подле своей госпожи, ей хватило только сил, чтобы дать ответ, которым бы гордилась сама Клеопатра: «Да, поистине прекрасно и достойно преемницы стольких царей».
