Владимир Голяховский - Русский доктор в Америке. История успеха
Есть поговорка: «Врачу — исцелися сам». Чтобы исцелить кого другого или самого себя, надо знать диагноз. Я понял, что придётся ехать в отделение срочной помощи при госпитале, называемое в Америке Evergency Room — сокращённо ER. В таких отделениях обязаны принимать всех подряд, со страховками или без них, — платить необязательно. Поэтому там всегда скапливается масса неимущего народа, особенно много чёрных и иммигрантов из Латинской Америки и с островов Карибского моря. Смотрят их там доктора, тренированные только на оказание срочной помощи, — начинающие врачи-резиденты на специализации после окончания института. В моём непростом для понимания случае такой доктор разобраться не сможет. Но главное для меня было — увидеть своими глазами рентгеновский снимок, я надеялся, что доктор покажет мне его. Если на нём будет видна опухоль или разрушение, тогда уже необходимо обратиться за консультацией и лечением к опытному платному специалисту. Хотя, кто знает, будет ли вообще смысл обращаться к доктору — опухоль в этой области чаше всего бывает неизлечимая саркома, самая смертоносная из всех опухолей. Конец при ней во всех случаях предрешённый.
Этими мыслями я с Ириной не делился — зачем пугать се сомнениями? Есть мужья-нытики, любящие вызывать жалость к себе. Я, наоборот, предпочитаю говорить всё лучше, чем есть на самом деле. А моя Ирина уже так давно страдала, мучилась и напрягалась, что ещё одно сильное переживание способно было полностью её истощить. Я предпочёл бы, чтобы она вообще не знала, что я собирался в госпиталь, и не разделял с ней моих опасений. Но я видел, что сё собственные были хуже моих. И она настояла, чтобы мы вместе ехали в Пресвитерианский госпиталь Колумбийского университета, где она работала в научной лаборатории.
Это был мой первый визит в отделение срочной помощи, я еше не предполагал, что потом мне придётся несколько лет работать в таком отделении. Поездка стоя в густой толпе метро и ходьба по лестницам усилили боль, а таблетки я принимать не хотел, чтобы они не «смазали» картину, когда доктор станет меня обследовать. Но ждать этого пришлось слишком долго. В большом зале для ожидания было не менее пятидесяти человек больных с разными симптомами острых болезней, и на меня никто не обращал внимания. Превозмогая боль, я с интересом оглядывался вокруг. Оборудование было намного лучше и богаче нашего русского, но сама обстановка была такая же привычная: толпа ожидающих больных, и на каталках, и в креслах, а среди них мечущиеся врачи и сёстры. Ирина вышла в свою лабораторию и вернулась в белом халате с нагрудным значком Медицинского центра, это дало ей возможность как сотруднице попросить ускорить мой приём.
Как я и ожидал, обследовавший меня доктор был почти того же возраста, что и наш сын, он лишь год назад закончил институт. Узнав от Ирины, что я хирург-ортопед, он смутился и сказал:
— Вам бы лучше проконсультироваться у кого-нибудь более опытного.
— Спасибо, конечно, но сначала я хотел бы сам увидеть свой рентгеновский снимок.
Пока меня на каталке отвезли в рентгеновский кабинет и пока проявляли снимок, Ирина вышла в лабораторию. Я лежал на каталке в смотровой комнате и думал, что это хорошо, что она вышла, — скоро этот юнец-доктор принесёт мой снимок, и по одному только взгляду на его лицо я могу уловить, что дела плохи. Или, если он не сможет определить диагноз по снимку, я сам смогу: я видел тысячи опухолей и разрушений структуры кости и мог узнать их с первого взгляда. Но одно дело видеть это на чужих снимках, другое — на своём собственном. Если Ирина была бы в этот момент со мной, она могла бы всё узнать по моей мимике, но пока она вернётся, я постараюсь придать лицу более спокойное выражение. Ну, а если оправдаются мои худшие предположения, если мне осталось жить всего несколько месяцев? Тогда я обязан докончить свою книгу. По крайней мере, она останется как память обо мне и, может быть, даст хоть какие-то деньги моей семье…
Доктор вернулся со снимком в руках и со смущённым выражением на лице, я впился в него глазами.
— Знаете, там есть что-то на снимках, — сказал он.
— Что есть? — в горле у меня застревал комок.
— Я думаю, это всего лишь возрастные изменения. Но вы лучше посмотрите сами.
Он поставил два снимка на освещенное стекло негатоскопа на стене, и я впился в них глазами, приподнявшись на локтях и ощущая капельки пота на лбу. Сантиметр за сантиметром я тщательно вглядывался в большие плёнки, стараясь не пропустить ни одной детали. Нет, там не было разрушения кости и не было признаков опухоли, мои худшие опасения не подтвердились. Я откинулся на спину, и волна слабости разлилась по моему телу. Как раз в этот момент вошла Ирина и испытующе глянула на доктора, потом на меня, потом в сами снимки.
— Ничего плохого, — сказал я ей. — Просто кости уже не молодые, доктор прав.
Ирина слабо улыбнулась, не доверяя хорошей новости. Доктор почесал голову:
— Всё-таки я советую вам проконсультироваться у хорошего специалиста.
— Конечно, ты должен пойти к хорошему специалисту, — подхватила Ирина охотно. — Доктор, кто самый лучший ортопед в нашем госпитале?
— Во всём Нью-Йорке вы не найдёте лучшего ортопеда, чем доктор Стинчфслд, наш профессор и бывший заведующий.
— В таком случае мы с ним и проконсультируемся, — сказала она твёрдо.
Я не возражал; пусть будет, как она хочет. Напряжённое ожидание снимка и долгая боль истощили мои силы. Но я ощущал и прилив радости: всё-таки есть для меня ещё будущее и я могу снова его планировать!
По дороге обратно я попросил Ирину показать мне ту часовню. Мы пришли в небольшую молельню, сбоку прохода, соединяющего корпуса госпиталя. Внутренне я усмехнулся: как из такого уголка мог донестись до Всевышнего её голос? Но я не стал посмеиваться над той вспышкой сё обиды и злости. Мы просидели там несколько минут в молчании, держась за руки. И хотя я не верил, но обещал Высшим силам, что всё-таки закончу мою книгу.
Интересно, то ли оттого, что теперь я знал, что у меня нет смертоносной опухоли, то ли под целительным влиянием времени, но боль стала немного успокаиваться. Я думал, что никакой доктор мне не нужен, но не перечил настояниям Ирины: чтобы смягчить её опасения, я согласился пойти на приём к доктору Стинчфелду. Еще до осмотра секретарь сказала по телефону, что за первый визит он берёт сто долларов и что он заранее назначил мне много разных анализов и дополнительные рентгеновские снимки, которые тоже будут стоить полтораста. Меня это расстроило, а Ирина даже глазом не моргнула:
— Для твоего здоровья нам ничего не жалко.
