Геннадий Барабтарло - Сочинение Набокова
Такова краткая, но по необходимости извилистая библиографическая история этих разсказов. Суммирую для тех, кто скользнул по ней наискось: из четырнадцати собранных вместе разсказов на английском языке три («Пильграм», «Облако, озеро, башня», и «Весна в Фиальте») были написаны Набоковым по-русски, два («Первая любовь» и «Mademoiselle О») переложены им самим с английского и французского на русский, а девять прочих, написанных по-английски, я перевел на русский язык в половине восьмидесятых годов, и по заведенному еще во времена работы над «Пниным» обычаю, Вера Набокова читала и поправляла эти переводы. У нее было редкое чутье, причем она предпочитала неяркую английскую манеру выражения, которая, остерегаясь чрезмерной красочности, предписывает нарочитую сдержанность и недосказанность и оттого оставляет больше места воображению. Я очень дорожил ее мнением и советами, избавившими мою работу от множества несуразиц и прямых ошибок. Но ей было далеко за восемьдесят, ее одолевала физическая немощь, наши занятия раз от разу сокращались, темпы работы всё замедлялись, и мы успели приготовить для печати, да и то несколько второпях, только три разсказа: «Алеппо», «Забытого поэта» и «Условные знаки», и эти сыроватые переводы были отданы мной, по ее предложению и по стечению обстоятельств, в своеобразный журнал «Стрелец», издававшийся в Чикаго, где они появились в 1988 (8) и 1989 (1 и 2) году, а несколькими годами позже, по переезде журнала в Москву (где он в конце концов был, кажется, казнен), эти разсказы уже без моего ведома и участия были перепечатаны в московских памфлетах этого межконтинентального издания.
Вера Набокова начала было править перевод «Ланса», но дело затянулось. С ее смертью в 1991 году, по разным причинам частного и технического свойства пришлось отложить русское издание коротких английских произведений Набокова отдельною книгою, хотя и сын его, и я несколько раз возвращались к этой мысли. Более всего, пожалуй, мне хотелось предпринять это издание оттого, что после известных перемен конца 1980-х годов количество скверных самодельных переложений Набокова, появившихся на территории бывшей России, возросло неимоверно. Здесь не место распространяться об этом проливном дожде кустарщины, тем более что в самом начале, когда еще только накрапывало, мне уже случалось писать об этом бедствии в американских журналах. Приведу оттуда только два главных пункта.
Прежде всего, все переводы Набокова, напечатанные в Советском союзе и его позднейших формациях (кроме «Пнина», неисправно переизданного в февральской книжке «Иностранной литературы» за 1989 год и некоторых переводов в собрании сочинений издательства «Симпозиум») напечатаны в нарушение установлений как юридических, так и нравственных. Известная ссылка на «Правило 1973 года» (то есть когда в Совдепии из политической и коммерческой выгоды решили подписать известные международные соглашения об авторском праве) особенно странно звучит на устах у людей, в свое время как будто отказывавшихся признавать советские варварские установления и причуды, в особенности те, что касаются прав автора. С нравственной же стороны не может быть оправдания произвольной публикации переводов, а равно и оригинальных сочинений, без ведома и позволения наследников.
Но иное дело русские произведения Набокова, перепечатываемые в благих или низких видах, наивными людьми или барышниками, по своему разумению или произволу, и иное — переводы. Невозможно переводить английские сочинения Набокова, доведшего русский литературный язык до вершин художественного выражения, на оскудевший и продолжающий вырождаться язык советского времени, который теперь в общем употреблении. Самодеятельные переложения, о которых я здесь говорю, конечно, отличаются одно от другого познаниями, даровитостью, прилежанием, и наконец намерениями переводчиков, но вследствие врожденного дефекта речи даже лучшие из них неудовлетворительны, даже когда намерения эти благие, а исполнители даровиты и сведущи. Набоков, предвидя худшее (как оно ему издалека представлялось), сам переписал «Лолиту» по-русски. Но он, конечно, не мог вообразить ни степени, ни стремительности запустения и засорения, одичания, и вообще всеместного разложения и подмены русского языка в Советском союзе даже и в его времена, не говоря уже о наших, не то он может быть отложил бы все прочие занятия и остаток жизни посвятил переводам своих английских сочинений на родной язык, одним из немногих совладельцев которого он оставался. Этого, как известно, не случилось, а вместо него поднять этот труд теперь уже некому, и с этим грустным положением вещей надо примириться. Ведь русский язык сделался на наших глазах языком классическим, т. е. мертвым, который и нынешнему поколению, и будущим надо бы изучать в гимназиях, чтобы научиться на нем хотя бы читать и писать, раз уж нельзя говорить, — но некому и учить. Переводы именно Набокова — единственного русского писателя, сочинения которого нуждаются в переводе на русский язык (притом не без основания печатаются в журнале «Иностранная литература») в таких условиях должны быть, по моему глубокому убеждению, или оставлены вовсе до лучших времен «классических гимназий», как дело заведомо обреченное и неподобающее, или уж производиться со всей возможной осторожностью и всяческим смирением, побуждающим, между прочим, постоянно и безпрекословно справляться с сопоставительным англо-русским лексиконом самого Набокова, т. е. с его русскими книгами и их английскими переводами с одной стороны, а с другой, с собственными его переводами на русский язык автобиографической книги и «Лолиты».
Всё сказанное вовсе не следует понимать в том смысле, что мои-то переводы свободны от разнообразных и многочисленных недостатков языка и слога, а возможно и ошибок в толковании оригинала. Напротив, несмотря на то, что каждый разсказ был переделан мною по крайней мере пятикратно, явные и неказистые погрешности заново бросаются в глаза всякий раз, что случается пересматривать мои «слепки» по прошествии времени. Предпоследний такой случай представился, когда я редактировал семь разсказов для нью-йоркского «Нового Журнала» (номера 200-й и 207-й за 1995 и 1997 годы) и потом еще «Сестер Вэйн» отдельно для «Иностранной литературы» (5-й за 1997 год); но готовя в последнем году двадцатого века отдельное издание, я опять обнаружил множество мест, требовавших новых перемен, и эта неустойчивость и, можно сказать, скорая порча текста, внушают мне тревогу частного характера. Увы, в книге, где рядом и в череду с русскими оригиналами Набокова помещены носильные подражания, ни недостаток опыта, ни даже избыток добродушия не помешают читателю заметить разность между настоящим ореховым деревом и фанерой под орех.
