Ирина Бразуль - Демьян Бедный
И верно. Много шири и света было в душах большевиков ленинской гвардии; и многие из них, подобно Ленину, были выше скромности и выше гордости, как сказал про самого Ильича Демьян. На него не обижались. Луначарский, которого поэт особенно часто «гвоздил» за наркомпросовские дела, за пьесы, за все, что было Демьяну не по вкусу (а был случай даже эпиграммы злой и, по существу, несправедливой), — Луначарский после всех этих нападок в своем выступлении дал блестящую характеристику поэту, отметив его «партийность, безукоризненную, как стремление…».
Были случаи, когда необдуманно пущенная сатирическая стрела приносила вред. На совести Демьяна — беспощадный «разнос» талантливого фильма режиссера Довженко. Но не все знают, что в числе объектов сатиры Демьяна Бедного не последнее место занимал он сам.
Он рассказывал читателю все сплетни, какие о нем ходили. Вот в конце стихотворения «Кому до чего, а обывательской куме до всего»:
…Да что! Я про себя слыхал намедни сам,
Что будто съездил я кому-то по усам,
За что, дескать, мне язык пришили пломбой,
А я, освирепев, по улицам брожу,
За кем-то день и ночь слежу
Не как-нибудь: с пятипудовой бомбой.
От него же читатель узнает слухи, что о нем распространяют заядлые враги — разгромленные оппозиционеры, а за ними и белогвардейская печать:
И не большевистские-то у меня убеждения,
И не крестьянского-то я происхождения
(«Извольте рассмотреть его:
Двойник Александра Третьего»),
И ум-то у меня с большой дуринкою,
И живу-то я не с женой, а с балеринкою,
И вечно пьян, и беспрерывно кучу,
И никаких повинностей знать не хочу,
И надо всеми, кто мне не по нраву,
Учиняю административную расправу,
И кого угодно крою матовым словцом,
Мне ж никто не смей и словечка!
Поэт не ограничивается тем, что передает рассказы врагов. Он способен сам наговорить о себе такое, что и враги не придумают. Демьян — незаурядный мистификатор. Тут у него немало общего со Свифтом, а еще больше — с Крыловым.
На лучшем портрете великого баснописца переданы все черты холодного равнодушия, пессимистического покоя. Это полностью совпадает с воспоминаниями Тургенева: «Нельзя было понять, что он — слушает ли и на ус себе мотает или просто так «существует»?» — поражался Тургенев, отмечая, что «…на этом обширном, прямо русском лице видны… только ума палата да заматерелая лень».
Конечно, по этой характеристике нет ничего общего с Демьяном Бедным, кроме «обширного, чисто русского лица». Странно только, что Тургенев и иные знакомцы Крылова, много раз говорившие о его лени, о сонливости, проявляемой даже в обществе, не сопоставили эти свойства с тем, как была прожита его жизнь, какая участь выпала на его творческую долю. Если Крылов даже и засыпал в обществе, то разве окружающим не было известно, что лукавейший из хитрецов — Талейран — заснул во время чтения направленной против него эпиграммы?
Но друзья Крылова не подозревали его в лукавстве. Они, видно, считали его «открытым ларчиком». Один лишь Пушкин сказал: «Мы не знаем, что такое Крылов»; а Батюшков отозвался: «Этот человек — загадка, и великая!»
В судьбах Крылова и его ученика, «почтительного и скромного», как называл себя Демьян Бедный, нет ничего общего. А в характерах? Крылов был великим мистификатором. Возводил на себя всяческую напраслину. Если он делал это в силу необходимости, то Демьянов всегда будто бы открытый «ларчик» тоже имел свои секреты. Почему-то не было такой нелестной версии, которую бы он не поддержал, а иногда и сам распространял о себе.
Независимо, в кругу ли семьи, на встрече ли с читателями, в разговоре ли с другом, Демьян любил озоровать с самым серьезным видом. Если жена укорит, будто он за кем-то ухаживает, ни за что не отопрется. Если старшие дочки спорят о правах старшинства, отец удивится: «О чем это вы? Обе — не старшие. Моя первая дочь в Киеве. Народная артистка!..» — И назовет известное имя певицы, которую отродясь не видал и даже не знает, подойдет ли она ему в дочери по возрасту.
Побывал где-то в гостях. Наутро хозяин звонит по телефону. То, се. И между прочим: «Можете себе представить, Ефим Алексеевич, у меня вчера украли серебряные вилки!» — «Это я!» — без промедления «сознается» Демьян.
Заместителя редактора одной газеты Демьян убедил, что он — незаконный сын великого князя Константина и графини Клейнмихель. Сообщил подробности. В Лондонском банке, видите ли, на его имя лежат миллионы; другим он плел, что князь увлекся на охоте его красавицей матерью Екатериной Кузьминичной. Даже на встрече с краснофлотцами в ответ на вопрос, настоящая ли фамилия Бедный, он сообщил подлинную, с добавлением: «Я из царской челяди…» Только корреспонденты заметили, что глаза его при этом смеялись. Но никто, начиная от жены и кончая корреспондентами, не знал, почему Демьян вытворяет все это.
Кажется, он решительно ничего не стеснялся, кроме… своих потаенных лирических чувств. Не уходит ли это свойство корнями в ту самую старую мужицкую среду, о кровной связанности с которой он так часто говорил? Деревенская целомудренность, суровость, заставляющая тщательно скрывать в первую очередь свои сердечные привязанности, часто видна в случайных записках Демьяна, в стихах, выступлениях. Если начать с малого, то вот что гласит старая записка жене: зови, мол, Бонч-Бруевичей. «Люблю я их все-таки очень, шут их возьми!» Демьян позаботился о том, чтобы даже перед женой прикрыть чем-то мимолетное признание в любви к друзьям. Если поэт хочет сказать доброе слово красной коннице, и делает это не в торжественном гимне, попросту, то хвалит таким образом: «…Черт ли за ней угонится?»
Даже нежность его грубовата. Но бывали времена, когда шутки Демьяна именно этим свойством вызывали разрядку, помогали преодолеть грусть, озабоченность. Так было однажды еще в «пшенный» период столовой Совнаркома. Вошел основатель Итальянской компартии Антонио Грамши. Больной, истощенный, он поразил своей худобой всех, тоже истощенных, совнаркомовцев. Демьян увидел тревогу на лицах друзей и моментально «сработал»: «Бедняжка Грамши, три дня не жрамши!» Ничего, мол, пообедает день-другой кряду — и все в порядке…
Не ахти какой экспромт, и говорить бы о нем не стоило, если бы буквально не дорога была бы подобная «ложка к обеду». Грамши объяснили суть. Он расхохотался, и весь обед прошел на редкость оживленно.
Зато когда Демьян Бедный выступал публично, обращался к людям не по-домашнему, а внутренне мобилизованным, не изменяя, однако, привычке шутить — это были искрометные, неповторимые речи. Особенно хороши они были именно в тяжелую пору, когда надо было поддержать, поднять настроение, сблизиться на короткую ногу с массой за каких-нибудь полчаса.
