Александр Александров - Подлинная жизнь мадемуазель Башкирцевой
Ясно, что это впечатление от выставки шедевров. Она начинает понимать, что повторение пути Бастьен-Лепажа для нее — пагуба. «Потому что сравняться с тем, кому подражаешь невозможно. Великим может быть только тот, кто откроет свой новый путь, возможность передавать свои особенные впечатления, выразить свою индивидуальность.
Мое искусство еще не существует» — резюмирует она. Все, о чем она говорит, разумеется банальность, при том еще и банально выраженная, но само понимание того, что происходит с ней, показательно.
Она с новой силой начинает работать и пишет портрет Божидара Карагеорговича на балконе. Жулиан находит, что сходство велико, что это очень оригинально, очень ново, что в нем есть что-то… от Эдуарда Мане. Впрочем, крамольная фамилия последнего выкинута из текста, чтобы не шокировать добропорядочную публику. Хотя в это время уже и назревает некоторый пересмотр позиции официальной критики по отношению к Мане. Нас же интересует то, что она не просто декларирует о поиске новой дороги для себя, но и нащупывает ее и начинает по ней двигаться.
Она надевает на себя по два-три шерстяных трико для тепла и чтобы обезобразить талию, как шутит она, пальто за 27 франков и большой вязаный платок, чтобы слиться с толпой и, не привлекая излишнего внимания, заняться делом; она отправляется на натуру в парк, на аллею в золотистых тонах, в сопровождении своего верного друга Божидара.
«Было кажется время, когда чахотка была в моде, и всякий старался казаться чахоточным или действительно воображал себя больным. О, если бы это оказалось одним только воображением! Я ведь хочу жить во что бы то ни стало и не смотря ни на что; Я не страдаю от любви, у меня нет никакой мании, ничего такого. Я хотела бы быть знаменитой и пользоваться всем, что есть хорошего на земле… ведь это так просто».
И как не патетично это звучит, когда в дело вступает рок, начавшийся парад смертей уже не остановить, потому что траурный кортеж уже движется по вашей улице, но вы его еще не видите.
Глава двадцать пятая
Париж. Последний салон
Вот и наступает 1884 год, последний год жизни Марии Башкирцевой, принесший ей столько разочарований. 31 декабря года предпоследнего она записывает в дневник разговор с Клер Канробер, чье имя переводчица всех русских изданий переводит, как Клара, а незабвенный «комментатор» молодогвардейского издания (клянусь, это последнее его упоминание, смотрите его фамилию в «Библиографии») определяет, как принадлежащее Бреслау, которую все-таки, на минуточку, звали Луизой-Катрин, из которой Клары, ну никак не получается.
«Канроберы обедали у принцессы Матильды, и Клара рассказала мне, что Лефевр говорил ей, что он знаком с моим талантом, очень серьезным, что я — личность довольно необыкновенная, но что я выезжаю в свет по вечерам и что мной руководят (с лукавым видом) знаменитые художники. Клара, глядя ему прямо в глаза: «Какой знаменитый художник: Жулиан? Лефевр? (Напомним, что Лефевр преподавал в мужском отделении Академии Жулиана — авт.) — «Нет, Бастьен-Лепаж». Клара: «Нет, вы совершенно ошибаетесь: она выезжает очень редко и целыми днями работает. А что до Бастьен-Лепажа, то она видит его в салоне своей матери; и он даже никогда не бывает в мастерской».
Что за прелесть эта девушка! И она сказала чистую правду, потому что этот злодей Жюль (Бастьен-Лепаж — авт.) ни в чем не помогает мне. А Лефевр-то кажется серьезно думал это!
Уже два часа. Новый год уже наступил, и ровно в полночь, с часами в руках, я произношу свое пожелание, заключенное в одном-единственном слове — слове прекрасном, звучном, великолепном, опьянительном:
— Славы!»
Как говорится, с чего начали, к тому же и пришли. Славы!
Однако, слава уже есть, раз о ней заговорили в салоне принцессы Матильды (1820–1904), которая происходила из рода Бонапартов. Она была дочерью Жерома Бонапарта, короля Вестфальского, в 1841 г. вышла замуж, что для нас, русских, особенно интересно, за князя Анатолия Николаевича Демидова-Сан-Донато, богатейшего русского магната, купившего княжество Сан-Донато близ Флоренции, чтобы называться князем Сан-Донато, титул, кстати, непризнанный в России императором Николаем I, почему он и не был принят во дворце, в то время как принцессу Матильду там принимали. Через четыре года она с ним разъехалась. Причину можно кратко выразить в таком анекдоте: Монтрон, узнавши о свадьбе Демидова с дочерью бывшего короля Вестфальского, сказал: «Наверное, это ужасно, когда приходится е…ь уважительно». Впрочем, к тому времени, о котором мы ведем рассказ, Демидов уже умер.
Наполеон III был двоюродным братом принцессы Матильды, и во Второй империи, будучи членом императорского дома, она играла значительную роль в жизни Парижа. Ее литературный салон оставался центром культурной жизни Парижа и при Третьей Республике. Знаменитый салон посещали Флобер, братья Гонкуры, Теофиль Готье, оба Дюма, отец и сын, Сарду, но в семидесятые годы Гонкур уже жаловался, что уровень салона настолько снизился, людишки измельчали, что в него стали приглашать даже авторов водевилей, как, например, Лабиша, автора «Соломенной шляпки», знакомой еще советскому зрителю по одноименному телефильму, где играл любимец публики Андрей Миронов. Тем не менее, сам Эдмон Гонкур не переставал посещать обеды принцессы, сопровождал ее во Французский театр, посещал с ней заседание Французской академии, о чем мы уже писали, и даже правил на пару с Флобером ее повестушку, которую она написала на смерть своей любимой собачки Диди, вздыхая при этом, что от этого текста застонут печатные станки. Никуда не мог он деться от принцессы, потому что именно в ее салоне вершились многие судьбы и создавались литературные и художественные репутации. Понятно, почему там бывали и Канроберы, принадлежащие к светской верхушке Париже. Не надо забывать, что в 70-е годы сенатор Франсуа Канробер был лидером бонапартистов в палате депутатов. Впоследствии, уже после смерти Башкирцевой, салон принцессы Матильды посещал Мопассан, где у него впервые и проявились на людях признаки сумасшествия. Немаловажно для понимания салона принцесса было и то обстоятельство, что хотя она до конца жизни юридически оставалась Демидовой, княгиней Сан-Донато, однако состояла в гражданском браке с художником, носившем простонародную фамилию Попелен, что давало повод в обществе для злословия и откладывало определенный отпечаток на стиль ее салона.
Но вернемся к нашей героине и обратим внимание на ее доверчивость, на слепую веру в подругу, в то, что она стоит на страже ее интересов. Бастьен действительно не учит ее, но все-таки неоднократно бывал в ее мастерской и у них в гостиной, где все стены были завешаны работами Башкирцевой. Так что даже в этом пересказе есть и правда, и ложь, но очень хорошо понятно, что одна льстит, а другая лесть с удовольствием принимает. И неизвестно, какой разговор у принцессы Матильды состоялся на самом деле. А что уж Клер говорила про Марию Башкирцеву после смерти, мы уже знаем, почему бы ей ни злословить и при жизни. Вскоре, Мария, как особа достаточно проницательная, поняла это и не доверяла подруге свои девичьи тайны.
