Тим Скоренко - Легенды неизвестной Америки
Для полноты картины опишу ещё несколько наших мимолётных встреч. Я не уверен в том, что это столь уж необходимо, но, возможно, в какой-то из них кроются первые зёрнышки, едва заметные ростки склонности Айрис к суициду. Проблема в том, что она никогда не была к этому склонна.
Осенью 1988 года я сидел на скамейке в парке и кормил птиц. Это занятие присуще людям одиноким и старым; до старости мне было ещё довольно далеко, но одиночество моё стало к тому времени таким всеобъемлющим, что деваться было некуда. Я приходил в свою холостяцкую квартиру, накручивал круги по гостиной (тут я всегда вспоминал дорожку, протоптанную в ковре Скруджем МакДаком), наливал себе стаканчик виски, выпивал его до середины, а остальное сливал в раковину, потому что не любил алкоголь. Странно, правда? Пожалуй, единственный алкогольный напиток, доставляющий мне удовольствие, — это бейлис, но для того, чтобы напиться, он не подходит. Тут нужно что-нибудь покрепче, погорче. Виски подходил прекрасно — доступно, дёшево, сердито. Впрочем, знакомый присылал мне из Франции настоящий арманьяк пятидесятых годов, но его ненадолго хватало.
Вернусь к парку и 1988 году. Осень в том году налетела внезапно, позолотила листья, певчие птицы исчезли, а их место заняли крикливые и прожорливые голуби. Я бросал им хлебные крошки, они дрались, выдирали друг у друга перья. Я ни о чём не думал, просто механически отрывал корочку — и бросал, отрывал — и бросал.
Из забвения меня вывела Айрис.
«Привет», — сказала она, присаживаясь рядом.
Я поздоровался.
«Вы их неправильно кормите».
«А как надо?»
«Дайте хлеб».
Я отдал, она взяла, потом оторвала небольшой кусочек и бросила точно в голубя, обретавшегося на некотором расстоянии от основной толкотни. Тот поймал кусок на лету и мгновенно проглотил его.
«Выбирайте одинокую птицу и бросайте так, чтобы она могла поймать кусочек в полёте. И вам интереснее — это как баскетбол, — и драки не будет».
Я улыбнулся, но ничего не сказал.
«Я вас помню, — сказала она. — Вы микробиолог, мы с вами разговаривали в аудитории».
«Да», — ответил я.
«Тогда вы живо интересовались тем, что я читаю».
«Мне и сейчас интересно».
Она достала из сумочки книгу.
«Вот».
Это была «Садако и тысяча бумажных журавликов» Элеонор Керр.
«Детская книга», — сказал я.
«Нет, вовсе нет. Её нужно читать детям, чтобы они понимали, что война — это страшно, и чтобы тренировали свою силу воли. Но у этой книги есть второй слой». — «Какой?» — «Вы читали её?» — «Когда-то читал». — «А сколько вам лет?» — «Тридцать восемь». — «Ну, вот видите. Вы уже не были ребёнком, когда она вышла, и всё-таки прочли её». — «Попалась случайно». — «Но запомнили?» — «Да, конечно».
Я и в самом деле хорошо помнил эту книгу. Я её купил в 1978 году, когда женился и жена ждала ребёнка. Думал: соберу, пока ребёнок подрастёт, хорошую коллекцию детских книг. Слушал рекомендации, покупал книги для разных возрастов. Когда ребёнок родился мёртвым, я хотел выбросить всю коллекцию, порядка сотни книг. Но не выбросил. Надеялся на другого ребёнка. Читал их сам. Но забеременеть во второй раз жене было не суждено. В общем-то, именно это постепенно свело на «нет» всю первоначальную прелесть наших отношений и в итоге подтолкнуло нас к разводу.
Историю девочки Садако я никогда до прочтения книги не слышал. Тем более удивительным оказалось для меня то, что в честь Садако и других детей — жертв атомной бомбардировки — был создан целый парк, а журавлик стал для Японии чем-то вроде символа надежды.
«Я читала эту книгу и раньше, — продолжила Айрис. — Но теперь захотелось перечесть. Каково это — умирать и пытаться успеть сделать эту тысячу журавликов, надеяться прожить ещё один день, чтобы успеть?» — «Я думаю, страшно». — «Страшно. Но при этом — необыкновенно сильно. Смело». — «Надежда умирает последней». — «Не говорите банальностей. Кстати, меня зовут Айрис». — «Джон».
Она замолчала. Сложно сказать, почему в тот день я был так молчалив. Наверное, я с горечью вспоминал о жене, о несложившихся отношениях, и эти воспоминания наложили отпечаток на моё настроение. Даже Айрис не могла в полной мере разбудить меня.
Всё-таки один вопрос я задал ей в тот день.
«А откуда у вас такое красивое имя?» — «В честь Ириды, богини радуги». — «Греция?» — «Да. Мои родители любили — и любят — историю. Хотя они — физик и микробиолог». — «Микробиолог?» — «Да. Мать — Йин-Йин Чан». — «Она работает на моей кафедре!»
Я был удивлён — и внимательно всмотрелся в лицо Айрис. И в самом деле, я сразу увидел общие с Йин-Йин черты. Нос, и особенно — форма губ; губы у Айрис были очень полными, странного разреза, похожие на распустившийся цветок. Это не очень характерно для китаянок.
«Ну вот, мир тесен», — улыбнулась она.
«Скорее, университет тесен».
«Да, точно».
Примерно в таком ключе мы беседовали ещё минут десять. Голуби были забыты. Они не уходили, потому что хлеб всё ещё оставался в моей руке, но шуметь перестали. Потом Айрис извинилась — ей нужно было идти по делам — и покинула меня. А я бросил весь оставшийся хлеб голубям, целым куском, и тоже ушёл, оставляя за собой жестокое птичье побоище.
***
Вторая наша встреча, стоящая описания, произошла незадолго до отъезда Айрис в Балтимор. И снова она подошла ко мне, сидящему с книгой на скамейке. Вы скажете: как это банально, неужели ты не мог выдумать чего-то более оригинального? Нет. Я поставил себе цель рассказать вам правду, как бы скучно она не звучала. Впрочем, я ещё не дошёл до того эпизода, которому вы вправе не поверить.
«Что читаете?» — спросила она.
«Обычно это мой вопрос», — улыбнулся я.
«Конечно. Но теперь я его у вас украла!»
«Если честно, детектив».
Она села рядом. Было лето.
«А я уезжаю, — сказала она. — Меня приняли в университет Джона Хопкинса». — «Балтимор?» — «Да». — «Ну, молодец». — «И ещё я пишу книгу». — «О чём?» — «О китайской диаспоре. Как всегда хотела». — «Для такой книги нужно много ездить по стране и разговаривать с людьми». — «Я так и буду делать, начиная с этого года. Пока что собираю предварительные материалы. В конце концов, у меня перед глазами живые герои — мои родители». — «Тогда про Цянь Сюэсеня напишите». — «Про кого?» — «Это один из основателей Лаборатории реактивного движения при НАСА. Этнический китаец, великий учёный, которого выслали в Китай в ходе охоты на ведьм в пятидесятые. Он и тут сделал карьеру, и там».
Она достала блокнот, ручку и старательно записала мои слова.
«А вы откуда о нём знаете?»
«Ну, в мою профессиональную сферу интересов входит биологическое оружие, а при НАСА и его разрабатывали».
