Людмила Третьякова - Красавицы не умирают
Едва ли царя могли успокоить замечания относительно «детской игрушки». Он, конечно, предпочитал бы сам определить важность написанного. Но как быть? Салагов уверял, что «записки» сожжены Багратионом в Житомире.
И все же император не мог успокоиться. А вдруг Багратиону и Екатерине удалось увидеться еще раз? И не был ли Багратион в Твери?..
* * *
Тверь вступила в свою золотую пору с момента появления здесь Екатерины Павловны. Она стала тем вдохновительным началом, от которого все закипало вокруг, шло в рост: промышленность, просвещение, градостроительство, общественная жизнь.
Яркая фигура «тверской полубогини» привлекла сюда целое созвездие российских знаменитостей, деятелей культуры и искусства, крупных чиновников. Дорога в Тверь стала накатанной и для императора, который, стараясь заглушить подозрения, испытывал все-таки постоянную потребность в общении с сестрой. Ум, осведомленность и интуиция Екатерины Павловны делали ее незаменимой советчицей. Еще до начала вторжения Наполеона Александр I обсуждал с сестрой ход будущих военных действий. Они оба отдавали себе отчет, что схватка будет жесточайшая. Что противопоставить этому? По их общему убеждению — твердость. Твердость духа. Твердость руководящей руки.
Тем не менее, когда началась война, Александр продемонстрировал растерянность и нерешительность. Екатерина отчетливо понимала, что армия несет жестокие потери из-за бездарного руководства. Почему война, давно предупреждавшая о себе раскатами грома, застала все-таки врасплох? «...Куда же нас вели, когда все разгромлено и осквернено из-за глупости наших вождей?» — прямо и недвусмысленно обвиняла брата Екатерина. «Наши вожди» — это в первую очередь император. Хочет ли он знать, каково отношение к нему его подданных? Они «презирают своего вождя». Екатерина не скрывала, что разделяет это мнение, как ни горько в этом признаваться. Понимая, какое раздражение ее женское суждение может вызвать у царственного брата, добавляла: «Вам не следует указывать на то, что все это не по моей части, — лучше спасайте вашу честь, подвергающуюся нападкам...»
А где-то на западе дерется Багратион. И голова его полнится теми же мыслями, что и у женщины, портрет которой в золоченом футляре неразлучен с ним.
Его мучает вопрос: что стоит за постоянными приказами отступать? «Ретироваться трудно и пагубно. Лишается человек духу, субординации, и все в расстройку. Армия была прекрасная; все устало, истощилось». Не привык Багратион отступать: «...право, худо и стыдно мундир носить, право, скину его...»
Екатерина Павловна, по ее собственным словам, жалела, что не родилась мужчиной. Это преградило ей дорогу на арену военных действий. Но, будучи человеком не слов, а дела, она внесла свою лепту в организацию сопротивления Наполеону. Была создателем тверского ополчения, взяв на себя и материальные издержки, и организационные хлопоты. По отзывам современников, «блистательный и резкий ум» Екатерины Павловны выдвинул ее в немногочисленные ряды тех, кто ратовал за партизанскую войну, кто не боялся дать оружие в руки каждому, способному свести счеты с врагом. Траурную черную одежду Екатерина сняла только тогда, когда русские вошли в Париж.
26 августа 1812 года, в день Бородинской битвы, когда был смертельно ранен Петр Иванович Багратион, Екатерина родила второго сына. Мальчика назвали Петром...
Багратион был уже погребен, когда Екатерина получила письмо от императора, где ни словом не было упомянуто о заслугах генерала-героя перед Отечеством. Напротив, Александр I писал о «грубых ошибках» Багратиона, ставших, по его мнению, «отчасти причиной наших неудач».
Неужто прогулки сестры с подозрительным генералом в Павловске не забылись?
Недолгую жизнь — всего тридцать лет — прожила Екатерина Павловна. Жребий ее был не слишком счастлив: вдовство, безрадостное второе супружество с принцем Вюртембергским, жизнь на чужбине, в разлуке с родиной, которую так любила. Похоронили ее в Штутгарте.
За две недели до смерти к ней заехал повидаться брат, Александр I. Это было похоже на последнюю улыбку судьбы. Напоминание о России, юности, надеждах и мечтах, которым не суждено было сбыться. Там оставался Павловск и его аллеи, по которым она бродила с генералом в золотых эполетах, как будто спеша наговориться с ним на всю оставшуюся жизнь.
Три Екатерины не принесли счастья. Они лишь прикоснулись к большой громоподобной судьбе и, словно чего-то испугавшись, поспешили отойти в тень. Как жаль! Как жаль...
Наверное, у этих женщин было особое предназначение: дать возможность «воину Петру» почувствовать себя любящим, а значит, познать мудрость и полноту жизни. Кто же осмелится сказать, что это — малость?
ПОРТРЕТ ИЗ МУЗЕЯ ОРСЭ
Есть что-то в ней, что красоты прекрасней,
Что говорит не с чувствами — с душой;
Есть что-то в ней над сердцем самовластней
Земной любви и прелести земной.
Как сладкое душе воспоминанье,
Как милый свет родной звезды твоей,
Какое-то влечет очарованье
К ее ногам и под защиту к ней.
Е.Баратынский
...Я наблюдала: мимо нее не проходил никто. Как и всякая красавица, эта женщина притягивала взгляд, но в отличие от живой — к ней можно было подойти и разглядывать сколько угодно. Так и делали. Вездесущие японцы окружили большой, почти в человеческий рост, портрет, уткнулись в табличку и тем, кто не мог подойти ближе, восхищенно передавали: «Барби, Барби!..»
Я усмехалась про себя, вспоминая резиновую куколку с гнущимися так и сяк ногами-руками, которую любит наша женская малышня. Мне хотелось сказать им: «Никакая она не Барби, а Варвара... Это совсем другое дело». Бог знает, отчего было приятно, что возле Варвары туристический народ со всего мира суетится, головами покачивает, фотографирует и ей здесь, на берегах Сены, не особенно одиноко.
Казалось, что мы с красавицей из музея Орсэ поверх голов заговорщически переглядываемся: мол, знай наших! В конце концов, мы с ней — свои люди. Но уйти просто так, узнав одно лишь имя, я не могла.
Варвара Дмитриевна Римская-Корсакова
В научном отделе мне, правда, сказали уклончиво: нет, ничего особенного о ней не известно, кроме того, что дама эта, по фамилии Римская-Корсакова, была очень оригинальной. В том смысле, что давала пищу для разговоров, коих в Париже о ней ходило во множестве.
* * *
Дома — и это справедливо — мне удалось узнать о музейной незнакомке куда больше.
