Луиза Гладышева - Нива жизни Терентия Мальцева
Примерный ученик Мальцев. Ни слова не пропустит и все спрашивает, спрашивает. На Шадринском опытном поле дали ему пшеницы «альбидум», «мильтурум 321», «китченер», предложили вырастить совсем неизвестную культуру — чину. Об опытах его и занятиях сельхозкружка в Мальцево уже и в газете пишут. Приятно читать о себе, а тревожно на сердце: пишут, хвалят, а как ничего из опытов не выйдет? И тут же внутренний голос успокаивает: должно выйти, не сегодня, так завтра.
Да и не одиноки кружковцы в своих начинаниях. В земельном отделе ими интересуются, подсказывают, куда за советом и помощью обратиться. Эх, кабы вместо узких полосок землицы иметь поле, целое поле под опыты!
Скоро и это будет. Все к тому клонится, что перепахивать межи, объединяться крестьянам в одно хозяйство. Радостно Терентию Семеновичу от таких мыслей, радостно от грядущей работы.
Татьяна Ипполитовна детьми занята, домашним хозяйством, в дела мужа не вникает, но видит, как он увлечен, и не обижается, что дома редко бывает. Родился третьим сын Саввушка. Случилось, заболел маленький. Перепугалась Татьяна, прибежала в сельсовет.
— Тереша, запрягай лошадь, скорее в город, задыхается Саввушка наш.
Фельдшер объяснил: воспаления легких нет, не опасно, простуда только. Успокоились родители, в обратную дорогу уж не гнали, жалели лошаденку. Татьяна рассказывала:
— Женщина рядом со мной сидела, так у ее девоньки болесть признали, какую-то скаратину. Не разобрала я, не слыхивала ране-то, а ребеночка забрали в больницу.
— Скарлатину? — переспросил муж с беспокойством, — Рядом, говоришь, сидели?
— Ребенка-то ей некуда положить было, а у нас с собой подушка большая, я и говорю: клади свою девоньку рядом, хватит обоим места.
— Ох, Татьяна Ипполитовна, — выдохнул Терентий, — как бы беды не было, шибко заразная болезнь-то!
Беда пришла. Заметались в жару Настенька и Костенька, покрылись красными пятнами. Терентий почернел от горя, сердобольных соседей в избу не пускал, сам от детей не отходил, ухаживал, молил судьбу сохранить их, спасти. Не выпустил гулять по деревне болезнь. А Настенька не осилила ее, умерла… Остались два сына у них с Татьяной, Костенька уж большенький, а Саввушка мал еще. Вся домашняя работа, уход за скотиной лежат на Семене Абрамовиче да на женщинах — Татьяне, Анне Степановне. Стареет Семен Абрамович, ломит его болезнь, уходят последние силы: съездит в лес по дрова и долго отлеживается на печке, думая невеселую думу.
«Изработался на земле, а что окромя болезни нажил? Хлеба досыта не едал. Изба еле дюжит, выпирают гнилые бревна, как кости… Вот сейчас бы начать жить — земля есть, и власть новая к мужику повернулась. Да… Надо бы еще потянуть, Терентий в доме не хозяин. Такой уж, видать, и будет — для всех старается, о себе в последнюю очередь вспоминает. Хлеб-то у него лучше всех растет, урожай поболе других, а свезти куда-нибудь, продать выгоднее, за хорошую цену, нет соблазна, нет».
Долгим день на печи кажется, долгие и думы у Семена Абрамовича. Одна отрада — внуки. Любит их дед без памяти, а особенно старшего.
— Костюша, Костюша… Довелось бы увидеть тебя большим.
Не довелось… Приехал как-то из леса Семен Абрамович и совсем занемог. Прилег на лавку передохнуть, дрема смежила глаза, окутала все тело. Легко ему стало, радостно, будто весна пришла, и снова он в поле, молодой, здоровый, а рядом сынок Тереша. Тереша тянет к нему руки, просит:
— Тять, а Федька с Гришкой боронят уж, мне тоже охота. Позволь, тятя.
— Боюсь, сынок, — отвечает Семен. — Помнишь, как лошадь тебя копытом ударила. Испугалась чего-то вдруг и ударила. Ямка-то вот она в груди. Уж как мы с Анной Степановной тебя выхаживали. Бог спас тебя на наше счастье.
— Бог, — соглашается Тереша и смотрит на небо. Над головой, в небесной вышине, заливается жаворонок. Совсем маленькая пташка, еле видно, как трепещет крылышками, а поет звонко, весело.
— Ишь ты, засмотрелся на птаху, заслушался, — ласково говорит Семен и поднимает мальчика, садит верхом на лошадь. — Крепче держись, сынок, не торопись погонять Серка, поглядывай, как борона идет, — наставляет сына и трогает повод в его руках.
— В добрый час. Даст бог, будем нынче с хлебом…
Хочет Семен Абрамович шагнуть вслед за лошадью, и вдруг сильный толчок в сердце сбрасывает его с ног. Он падает и чувствует под собой вместо мягкой земли, на которой стоял, жесткую деревянную лавку.
— Тереша, — зовет Семен Абрамович и не слышит собственного голоса. — Тереша!
Бросается к деду любимец Костенька.
— Костюша, милый, это ты? Живите, Костюша, все долго живите! — Семен падает с лавки, в последний миг изворачиваясь, чтобы не задеть внука.
Схоронили Семена Абрамовича солнечным, но еще холодным мартовским днем. Вместе со смертью отца будто ушла из Терентия вся его прежняя жизнь. Где-то далеко-далеко осталось детство, тоскливой кукушкой прокуковали горькие годы на чужбине. Опустел у печи голбчик, на котором любил сиживать отец, и каждый раз, входя в избу, Терентий ощущал, как боль сжимается в груди при виде сиротливо висящего на гвозде старого полушубка.
— Отец, отец, был бы жив, как порадовался бы ты наступающей новой жизни, когда хлеба будет вдоволь!
Шел тысяча девятьсот двадцать восьмой год. Пять лет опытнической работы утвердили в Терентии Семеновиче мысль, что хозяйничать на земле с толком — значит постоянно учиться, искать, экспериментировать, не обольщаться успехами и не останавливаться перед трудностями. Он многое узнал и понял за это время и сейчас был твердо уверен в том, что лучше всего сеять не так рано, как прежде, но и не поздно. А когда — по весне видать. Что боронить пашню, разрушая верхнюю твердую корку — значит сохранять в ней влагу. Что глубокая пахота дает добрый урожай, но если вывернуть из земли нижний слой, а верхний, наоборот, упрятать глубже — не получить хлеба.
Отсеялись в ту весну поздно. Погода стояла холодная, часто мочило мелким дождем, и почва созревала медленно. Еле сдерживал себя Терентий Семенович, опасаясь упустить нужные для сева сроки, но все-таки дождался появления на поле сорняков. А когда уничтожил их, засеял да пары начал готовить, вдруг пришел в Мальцево странный пакет, туго перевязанный шнурком с сургучной печатью. На нем значилось: «Мальцеву Терентию Семеновичу». В пакете письмо и семена — необыкновенно крупные, с медным отливом зерна пшеницы.
Терентий Семенович осторожно берет зернышко, долго и недоверчиво разглядывает его:
— Вот какой этот сорт «цезиум». Эх, кабы пришел ден десять назад этот дорогой пакет, успели бы еще с посевом. А что?! — тут же решается он и делит золотистую горку на две равные части. — Попробуем половину нынче — уж больно соблазно. Другую — на следующий год.
