Геннадий Семенихин - Послесловие к подвигу
Птицын удивленно заморгал.
- Нет, Федор Васильевич. А вы?
- Я тоже не видел, - рассмеялся вдруг Нырко.
- Ну да? - озадаченно произнес Птицын.
- Вот вам и "ну да", - ещё веселее подтвердил майор. - Только в воздухе видел. Но ведь там толком ни лица, ни того, что на этом лице написано, не разберешь.
- Вот и дай бог нам его никогда не видеть, этого проклятого фашиста, откликнулся Птицын.
4
После обеда наступал традиционный час отдыха. Но Федору не спалось. В квадрате полураспахнутого окна оп видел четко впечатанные в голубое безоблачное небо верхушки корабельных сосен, выбегающих за пределы госпитального двора к проходной будочке, за которой бесконечным движением фронтового дня шумело магистральное шоссе Москва - Минск. Беспокойный гул авиационных моторов не смолкал в этом небе, и, прислушиваясь к нему, Федор безошибочно определял типы пролетающих самолетов - то надтреснутый сухой звук пролетающего на малой высоте "Ильюшина", то звонкий переливающийся гул "Петлякова", то до боли знакомый родной свист "Яковлева", то заунывное уханье забравшегося на большую высоту "хейнкеля". Увлеченный этим, он не сразу обратил внимание на шум в коридоре, возникший почти у самой двери.
- Не пущу я вас, товарищи командиры. Как хотите, пе пущу! - решительно протестовала медсестра Лиза. - В третий раз говорю, что сейчас у раненых мертвый час.
- И кто его только назвал мертвым, - возмущался ей в ответ знакомый голос. - Мы сейчас, сестренка, из вашего мертвого быстро живой час сварганим!
- Да дайте же хоть раненого предупредить, - постепенно сдавалась медсестра.
- Стрелка, - громко окликнул её Нырко. - Кто это там шумит?
- Да к вам пришли, товарищ майор.
- Так пропусти их, я же все равно не сплю.
Два летчика, два самых дорогих человека, два послапца из того чудесного мира, откуда надолго выбыл Нырко, перешагнули порог палаты.
- Ребятушки! - воскликнул Нырко. - Вы и представить себе не можете, до чего я вам рад. Вы же сюда запах аэродрома притащили на пропыленных своих гимнастерках.
В палате был всего-навсего один стул с зеленой плюшевой обивкой и детская, покрытая коричневым лаком, скамеечка. Рослый широкоплечий капитан Виктор Балашов откинул со лба светлую прядь густых, немного вьющихся волос, насмешливо покосился на лейтенанта Плотникова и придвинул к себе стул.
- По праву старшего, - изрек он, - а ты, Сережа, и на детской скамеечке поместишься.
Они были совершенно разными, два этих его однополчанина. Если задубелый на аэродромных ветрах, широколицый, с серыми, немножко холодными глазами, Виктор Балашов носил на себе отпечаток грубоватости, то худенький тонкий Плотников с мальчишескими нежными чертами лица производил впечатление очень застенчивого юноши. Оп бьп самым молодым в полку, всего за месяц до войны окончил качинскую школу и был назначен в Белорусский военный округ. Однако война и постоянная близость к смертельной опасности постепенно меняли и его лицо, стирая доверчивую наивность и нежность.
В уголках прямого тонкого рта уже наметились морщины, строже стал взгляд. Майор обрадовался однополчанам, словно родным братьям. Он долго тряс их жесткие ладони, и колючие черные глаза загорались весеяым огнем, на губах сияла широкая довольная усмешка. Балашов басил, панибратски называл командира полка то "стариком", а то и просто Федей, Плотников обращался к Нырко стеснительно и всегда произносил уставное "товарищ майор".
- Да брось ты, - остановил его Нырко, - все мы под богом ходим и под одной смертью, называй и ты меня, как оп. Рассказывайте: как у нас в полку?
- Живем помаленьку, - пробасил Балашов, - тебя ждем, Федя.
- Так видишь, - повел Нырко глазами на свою забинтованную ногу.
- Да. Угораздило тебя, - вздохнул капитан. - Ну, а что сулят?
- Хочешь опросить, буду ли я летать? Буду, Витя...
главный хирург пугает, что, мол, пока говорить об этом трудно, по я уверен, что своего добьюсь и ещё не одного фрица отправлю с небес на землю.
- Мы верим, Федя.
- Ну, а на фронте как?
- Затишье пока. Какое-то странное непонятное затишье. Ни они вперед не идут, ни мы. Только авпацип, как и всегда, достается. Каждый день с утра и до ночи воздушные бои. Вчера Степкина сбили.
- Игоря?! - почти вскрикнул Нырко и поглядел на Плотникова, нервно теребившего кожаный шлем с поблескивающими очками.
- Зазевался он, товарищ майор. Погнался за "юлкерсом", а "мессера" проглядел, - трудно выговорил лейтенант.
- Та-ак, - горько протянул Нырко, - значит, ещё одна похоронная.
- Если бы одна, Федя, - вздохнул Балашов. - Целых три. Еще Кострикова и Климова прибавь.
- Их что же, в одном бою? - после долгой паузы спросил майор.
- В одном, - подтвердил капитан. - Нас было семеро, а у них четыре шестерки. Мы шестерых зажгли, но и сами потеряли, как видишь. Словом, дело дрянь. От полка уже две трети в строю осталось Но больше всего меня пугает эта фронтовая тишина. На переднем крае у них пустынно, на дорогах почти никакого движения. Похоже на то, будто они затевают что-то.
- Кто вместо меня полком руководит?
- Я, Федя. Вчера комдив утвердил до твоего возвращения. Полк мы просили укомплектовать, да только командующий отказал.
- С каждым днем все труднее, товарищ майор, - вступил в разговор Плотников. - Что ни день, то по тричетыре вылета делаем. Вот и вас сразу навестить не смогли.
Нырко мрачно нахмурил брови.
- Понимаю, ребятки. Не вам мне это объяснять. Наше дело солдатское. Когда над передовой висят эти самые "юнкерсы", тут в гости много не наездишься.
Пока майор говорил, Балашов на минуту вышел и возвратился с большим свертком в руках.
- Это подарки, Федя, - ответил он на вопросительный взгляд командира полка и, деловито развернув бумагу, стал торопливо пояснять: - Вот это папиросы, которые хлопцы из второй эскадрильи собрали. Бутылку мадеры Саша Нестеров с поклоном велел передать. Его тоже зенитный осколок вчера поцеловал. С забинтованной рукой летает. А этот торт капитану Сушкевичу удалось у наших продовольственников оттяпать. Они его командиру авиабазы на день рождения изготовили, но мы в твою пользу экспроприировали.
- Товарищ майор, чуть было не забыл, - перебил его в эту минуту Плотников. Он порылся в карманах и протянул майору черную трубку с чертом. - Мы вашего Мефистофеля в обломках самолетных нашли.
Нырко с жадностью схватил трубку.
- Милые вы мои, вот уж за это спасибо. А я-то о ней скорбил. Дайте-ка табачку немного.
Плотников достал кисет и набил майору трубку. Нырко закурил, лицо его скрылось в облаках синеватого дыма - и словно откуда-то издалека глядели острые прищуренные глаза. Жмурясь от удовольствия, глотая сладковатый табачный дым, майор слушал рассказы своих ребят о полковых новостях. И от того, что крепкие руки этих парней были рядом, а голоса раздавались над ухом, майору было тепло и приятно. Солнце как-то быстро зашло за тучи, и низкие рваные облака поплыли над верхушкалш сосен. Балашов озабоченно покачал головой:
