Анатолий Елкин - Ярослав Галан
Галану не давала покоя листовка, увиденная им на львовской улице. «Да здравствует Советская власть!» Значит, уже здесь, не где-то в далекой России, бурлила, готовая вылиться наружу яростным, испепеляющим огнем, невидимая пока подземная лава.
Впрочем, такая ли уж и невидимая?..
Бывший товарищ по гимназии, которого он встретил, вместо приветствия тихо спросил:
— Слышал?
— Что?
— На фольварке скандал. Хлопцы там недавно вернулись из России. И помещика — по шеям!.. Сказали: «Вы здесь, братцы, отстали от жизни…»
— И чем это кончилось?
— Постреляли их…
— Я уже видел такое.
— Где?
— В Ростове… Только там это временно. Судя по всему, тех, кто стрелял, скоро самих поставят к стенке…
— Циркуляр наместника читал?
— Нет. Я недавно приехал.
— По восставшим приказано стрелять.
— И помогло? — с иронией спросил Галан.
— Как мертвому припарки. Во Львове бастовало несколько тысяч рабочих. И у нас было — в Перемышле, Стрые, Вориславе, Дрогобыче…
— А село поддерживает?
— Еще как! Все уезды в огне. Сокальский, Рава-Рус-ский, Гусятинский, Тернопольский… Словом — все… А ты как думаешь жить? — Теперь спрашивали Галана.
— Как все, — пожал Ярослав плечами и подумал: «Кто его знает! Можно ли с ним откровенничать? Столько лет не виделись…»
— Я слышал, твой тато вернулся из Талергофа.
— Вернулся. Еле ходит… С этого курорта больше возвращались на тот свет. Можно считать, что татови повезло…
— Да, давно мы с тобой не виделись… — Приятель изучающе посмотрел на Ярослава и вдруг тихо добавил: — А в нашей гимназии — кружок…
— Какой? — оживился Галан.
— Придешь — увидишь. Во всяком случае, мы с теми, кто бастует, но не с теми, кто расстреливает…
— Ну что же, — улыбнулся Ярослав. — Программа вроде бы подходящая. Приду обязательно… Наверное, найдем общий язык…
«А он, кажется, ничего парень», — подумал каждый из них друг о друге, когда они расстались.
Симпатии версальских миротворцев склонялись все больше к молодой панской Польше, и мировая буржуазия помогла ее войскам после недолгих стычек с украинским населением на долгие годы захватить Львов.
Все клятвы «отцов нации» о «незыблемости украинских основ» и «суверенитете» в мгновение ока стали прахом и пеплом, и ошалелые от великого множества бурно перемежающихся событий паны из Перемышльской гимназии не знали, что делать. Сегодня они срывали со стен классов листовки, кричащие: «Да здравствует Советская власть!», завтра — не менее красноречивые плакаты с грубо намалеванными чернилами лозунгами: «Долой польских оккупантов!»
Оградить «паству» от «крамольных влияний» не было уже никакой возможности. Гимназия митинговала. Произносились речи. Ораторы полыхали праведным гневом. И вдруг в один день все стихло: пришла весть — польские войска двинулись на Киев, а 7 мая 1920 года взяли его.
А потом события стали чередоваться со скоростью кадров кинематографа: Красная Армия, разгромив интервентов под Киевом и Житомиром, в июле 1920 года вошла в Западную Украину. Население Галиции всеми силами помогало советским войскам. Везде, где появлялась Первая Конная армия, много добровольцев из местной молодежи вступало в ее ряды. В августе 1920 года начались бои за Львов. Казалось, уже так близко освобождение, но Красная Армия вынуждена была отступить, и Западная Украина еще на девятнадцать лет осталась под игом колонизаторов, назвавших ее «Малопольшей».
…В 1922 году Галан сдал экзамены на аттестат зрелости.
— Куда же теперь? — поинтересовался отец. — Учебу надо продолжать. Кому нужен неуч?!
— Разве я спорю?.. — Ярослав удивился. — С чего это ты решил, что я не буду учиться?
— Просто слышал твой разговор с приятелями. Во Львовский университет вы не желаете. А, спрашивается, почему? Чем он для вас плох?
— Видишь ли, отец, — Ярослав старался говорить как можно мягче. — Ты не обижайся. Но мне кажется, ты уже где-то смирился с тем, что у нас идет сплошное ополячивание… А ведь это оккупация. И она не будет длиться вечно. И не бороться с ней нельзя.
— Видимо, тебе захотелось в тюрьму.
— В тюрьму попасть никому не хочется. Но хлопцы правы, бойкотируя Львовский университет. Украинские студенты туда либо не допускаются совсем, или сквозь мелкое сито отцеживаются процентной нормой.
— Но что-то же надо решать… Где ты будешь учиться? — Отец нахмурился.
— А я уже решил, отец… Поеду в Вену или Триест. Во Львове учиться не буду. Быть в наймах у соседей не пристало. Мне потом товарищам в глаза будет стыдно посмотреть…
— Наплевать мне на твоих товарищей! — рассердился отец. — А вот учиться в Вене, кажется, действительно дешевле. Обучение во Львовском университете сколько стоит?
— Триста злотых в год.
— Да, для моих плеч теперь это уже туговато…
— Чего ты волнуешься? Я же тебе сказал, что во Львов не поеду. Даже если бы там учили бесплатно…
— Ну что ж, в Вену так в Вену, — согласился наконец отец.
…Видывал в своей недолгой, но полной скитаний жизни Ярослав всякое. Но такое довелось впервые. Он работал над старыми историческими хрониками в библиотеке Венского университета. И вдруг ее традиционную тишину неожиданно нарушило что-то похожее на цоканье копыт табуна неповоротливых баварских жеребцов. Толпой, не снимая шапок, в зал вошли молодчики с толстыми суковатыми палками в руках.
«Эти палки сказали нам обо всем: они были символом, эмблемой, украшением и оружием первых австрийских адептов Гитлера… — так описал позднее Галан это. — Вожак шайки, высокий, рыжий, в пенсне на вздернутом носу, крикнул надорванным фальцетом:
— Алле юден мюссен гераус! (Все евреи должны выйти!)
Через несколько минут библиотечный зал опустел; в знак протеста против дикой профанации „альма матер“ вышли почти все присутствующие.
Этого будущие эсэсовцы не ожидали. Побледневшие от злости, они молча стояли у дверей. Кто-то крикнул: „Бей!“ — и воздух засвистел от нескольких десятков палок. Осатаневшие молодчики не щадили никого. Разбивали головы мужчины, скатываясь стремглав с мраморной лестницы, обливались кровью женщины. Все это происходило под свист, хохот и вой торжествующих двуногих бестий.
Когда последняя жертва ударилась головой о перила лестницы, бестии выстроились по четверо и двинулись солдатским шагом по университету. Знакомый фальцет взвизгнул: „Вахт ам Райн!“ — и ватага заревела.
Этого „Вахт ам Райн!“ я не забуду никогда…»
Бывают в жизни человека мгновения, которые требуют немедленного действия, мгновенной реакции на увиденное и случившееся.
