Сигрун Слапгард - Сигрид Унсет. Королева слова
Теперь она яснее осознавала, что всегда так сильно привлекало ее в «Саге о Ньяле»: конфликт между человеческой совестью и средой, к которому Унсет не раз будет обращаться и в собственных произведениях. Как бы она сама описала свою жизнь после смерти отца? Целых шестнадцать лет без него. Возможно, ей хотелось по-новому взглянуть на свою собственную историю, и этим была вызвана пауза на пару мрачных декабрьских дней, которую она взяла у жизни — тогда, во Флоренции.
Одна молодая девушка
Кристиания, Флоренция.
Зима после смерти отца запомнилась Сигрид как одна нескончаемая катастрофа. Казалось бы, они привыкли к переездам, но последний был равнозначен землетрясению. Пришлось продать мебель из столовой и даже книги, которые ученый и коллекционер Ингвальд Унсет собирал всю жизнь. Большая часть его собрания ценных экспонатов разошлась по антикварным магазинам и частным коллекциям.
Семья вздохнула с облегчением, переехав в новую квартиру на втором этаже дома номер пять по улице Стенсгатен. Сигрид сразу же поняла, что ей здесь понравится. Она помнила этот квартал еще со времен «Людерсагена» — он находился на границе старого «игрового пространства», да и до школы было недалеко. Это был пятый дом Унсетов в Кристиании с тех пор, как они приехали сюда десять лет назад. Сигрид вот-вот должно было исполниться двенадцать, и для нее взрослая жизнь уже началась. Пока другие присматривали за младшими, она помогала матери привести маленькую квартирку в порядок. В своей новой спальне она поставила взрослую кровать для себя рядом с детскими кроватками сестер, которым исполнилось девять и пять лет. В комнатке было не повернуться. Из окна открывался вид на холм Блосен. Вдруг ее охватил прилив счастья, тут же вызвавший угрызения совести. Но ничего не поделаешь — вопреки бедам она почувствовала радость и огромное облегчение оттого, что вырвалась с Обсерваториегатен, «где все служило для поддержания ложного фасада — за внешним блеском и благосостоянием прятались безнадежность и слухи»[31]. Здесь, на Стенсгатен, дома хотя и выглядели победнее, зато без фальши — можно было свободно вздохнуть. Можно было начать новую жизнь — без замалчиваний и печальных тайн.
Как ни странно, но жить действительно стало легче. И мать успокоилась, стала уделять больше времени дочерям. Эта маленькая хрупкая женщина ухаживала за больным мужем до последнего часа, переносила его крупное тело из инвалидной коляски в кровать и обратно, мыла и прибирала за ним. Временами она роптала против несправедливости судьбы, наславшей эту болезнь. Сигрид лежала и прислушивалась к вспышкам материнского гнева, к голосу отца, убеждавшего ее смириться с судьбой. Любовь матери к отцу не знала границ. Сигрид всегда об этом догадывалась, а теперь, когда его больше не было с ними, ясно увидела: для матери не было горшей муки, чем смотреть, как ее муж, ее любимый превращается в беспомощную развалину. А ведь ей всегда было интереснее проводить время с ним, чем заниматься домом. И она помогала ему в его исследованиях, рисовала иллюстрации. Но со временем и это превратилось в тяжкое бремя.
Теперь все было позади. Сигрид приметила, что мать опять начала покупать красивые цветы. Позднее Сигрид стала считать это их общей тайной, о которой они никогда не говорили: смерть человека, которого они обе так любили, принесла не только горе, но и облегчение.
Поначалу им помогал дедушка-советник, он даже предложил переехать к нему в Калуннборг. Но Шарлотта хотела, чтобы ее дети выросли норвежцами, как отец. Иногда ей удавалось найти кое-какую работу, однако лишь на время. Только через два года вдове выделили своего рода почетную пенсию в размере 800 крон. И Сигрид поняла, что 800 крон в год, поделенные на пять человек, — арифметическая задачка, не имеющая решения, даже принимая во внимание бесплатное обучение для девочек. Без служанки они никак не могли обойтись, мать этого и представить себе не могла. Так что она дала понять старшей дочери, что отныне одной отличной учебы в школе мало и с восемнадцати лет та должна начать зарабатывать себе на хлеб. У Сигрид сложилось впечатление, что материнская нелюбовь к математике имеет прямое отношение к ее неспособности вести семейный бюджет. Потому-то нередко на столе были лишь каша и моченый хлеб, а одежда для детей без конца штопалась и перешивалась. К облегчению и тайной радости Сигрид, все три дочери получили новые полосатые платья в знак траура по отцу. И до того, как ей исполнится восемнадцать, было еще так далеко![32]
На Кейсерс-гате Сигрид заводила знакомства с самыми разными людьми и продолжила эту традицию и на Стенсгатен. Здесь по соседству жила девушка по прозвищу Сеньора. Поговаривали, что она родила ребенка, когда еще ходила в школу. Кумушки истрепали языки, на все лады обсуждая несчастную. Но мать ясно дала понять Сигрид, что подобные разговоры не заслуживают того, чтобы их повторять. А если при тебе это делают другие, полагается молчать. Такой была мать: всегда на стороне слабых и никогда — в роли судьи. Всякий раз, когда Сигрид приходила к ней с тем, что мать называла «сплетнями», то слышала ироничное: «Неужели?»
Впрочем, мать не хотела, чтобы Сигрид совсем уж далеко заходила в своем радении о ближних. Когда старшая дочь привела домой грязного ребенка, которого нашла играющим в одиночестве у них во дворе, для Шарлотты это было уже слишком. На ее взгляд, если уж мать ребенка не переживает, значит, не стоит переживать и Сигрид. И действительно — через какое-то время, как ни в чем не бывало, появилась довольная мать облагодетельствованного Сигрид ребенка, ничуть не обеспокоенная его состоянием. Сигрид считала, что именно тогда она пришла к мнению: пусть так называемые «добропорядочные» женщины клеймят других «легкомысленными» — ей «легкомысленные» обычно казались куда более интересными. Праведный гнев и осуждение грешников для нее были лишь проявлением двойной морали. Да, то, что Сигрид удалось выяснить о людях и жизни, родители обычно стараются скрывать от детей.
Между Калуннборгом и Стенсгатен велась оживленная переписка. Сигрид была уверена, что они поедут на лето в Данию, особенно матери не мешало побаловать себя. Но в один весенний день Шарлотта заявила, что ни о какой поездке в Данию пусть не мечтают. Пусть и не рассчитывают на Калуннборг, это им не по средствам. Что-то тут было не так, подумала Сигрид, тетя ведь собиралась прислать денег на дорогу? Но Шарлотта стояла на своем.
Только в начале лета мать с сияющей улыбкой объявила, что они все-таки отправятся в Калуннборг. Сигрид долго размышляла о причинах такой резкой перемены материнского настроения, но правду узнала только много лет спустя. Дедушка и тетя считали, что Шарлотта должна оставить старших дочерей в Дании, потому что на свою пенсию она едва могла прокормить одну младшую. Последовал раздраженный обмен мнениями, и в результате Шарлотта решила остаться на лето в Кристиании. Все что угодно, только не разлука с детьми. Под конец датские родственники поняли, что «отнять детей у этой тигрицы» у них не получится[33].
