Ингар Коллоен - Гамсун. Мечтатель и завоеватель
Вероятно, в это время он спрашивал себя, а мог ли бы и он стать частью этой жизни. Его социальные амбиции были гораздо ниже уровня его литературных притязаний. Он попытался связаться и с другими издателями в Копенгагене, а также и с одним норвежским поэтом, представителем национального романтизма. Те, кто снизошел до ответа, объясняли, что написанное им укладывается в рамки того жанра, который уже безвозвратно принадлежит прошлому. Многое указывает на то, что он не верил подобным отзывам. Что касается профинансировавшего его поездку Цаля, то Гамсун объяснил ему сложившуюся ситуацию следующим образом: Хегель из «Гюльдендаля» отверг рукопись «Фриды», потому что ее автор следует здесь традиции Бьёрнстьерне Бьёрнсона, которого ненавидят его датские собратья по перу[15].
Он решил обратиться к Бьёрнсону, своему кумиру, который, как ему казалось, вполне мог помочь юному дарованию.
Бьёрнсон и Ибсен соперничали между собой, борясь за место самого великого писателя Норвегии. В сфере общественной жизни положение Бьёрнсона было уникальным, он постоянно высказывался по всем значительным поводам и оставался абсолютно непререкаемым авторитетом. Бьёрнсон активно участвовал в международных дискуссиях и часто бывал в других странах: Германии, Франции, Италии… Что касается Ибсена, то он вообще не приезжал в Норвегию с тех пор, как с горечью в сердце покинул ее в 1864 году.
Отвергнутый издателями Гамсун решил посетить Бьёрнсона, который купил себе прекрасную усадьбу неподалеку от Лиллехаммера. Это было в начале 1880 года.
Кнут передал рукопись Бьёрнсону, и тот предложил зайти за ней через день-другой. При этом Бьёрнсон неожиданно, прямо на месте, принялся листать рукопись, а потом быстро и аккуратно сложил странички в пачку и вернул ее автору, дав понять, что, по его мнению, рукопись не представляет интереса[16].
Бьёрнсон посоветовал Гамсуну вместо литературного творчества стать актером и снабдил его рекомендательным письмом к одному из известных артистов. Тот дал ему контрамарку. Таким образом Гамсун начал свое знакомство с театром, той сферой искусства, которую, по собственному признанию, он так мало знал. И тем не менее у него сразу же сформировались свои собственные, весьма резкие, суждения об Ибсене и других драматургах. Потребность к самовыражению была велика, но тщетно пытался он напечататься в газетах и журналах.
В первые месяцы своего пребывания в Кристиании Гамсун был вынужден одну за другой отдавать в заклад принадлежащие ему вещи: часы, зимнее пальто. И книги, в первую очередь книги, их у него было более ста. Он часто присутствовал на аукционах — если его вещи попадали в хорошие руки, для него это было не так мучительно[17].
И снова он решился обратиться за помощью к Бьёрнсону, на этот раз послав ему письмо. Он просил его помочь найти работу, которая могла бы обеспечить ему хлеб насущный[18]. Видимо, письмо произвело впечатление, так как весьма занятый Бьёрнсон взял на себя лишние хлопоты, чтобы помочь Гамсуну, и обратился к Улафу Скавлану, профессору литературы университета Осло. Профессор прочитал присланную ему лирику и прозу, и наконец-то впервые с того момента, как Гамсун покинул родные края, он получил положительный отклик на свое творчество. Профессор дал письменный отзыв, из которого следовало, что «автор незрелый, но подает большие надежды». Улаф Скавлан просил друзей и знакомых помочь юноше улучшить образование, может быть, путем частных уроков, чтобы потом получить аттестат средней школы[19]. Одним из тех, кто откликнулся на призыв профессора, был аптекарь Харальд Таулов, который стал давать новоявленному поэту конторскую работу. Гамсун также стал бывать в доме аптекаря, общаться с членами его семьи и представителями буржуазных кругов Кристиании. В этом разнородном кругу, состоявшем из торговцев, предпринимателей, чиновников, преподавателей, ученых, обер-офицеров, всех тех, кто и составлял высший слой буржуазии в тогдашней норвежской столице, которая все еще оставалась небольшим городом, становилось все больше и больше тех, кто считал Кнута Гамсуна значительной личностью среди молодых неимущих интеллектуалов, которые заслуживали материальной поддержки.
Они быстро обнаружили, что он необразован, что было, правда, неудивительно. Его резкие суждения вызывали раздражение даже у самых терпеливых. Женщины считали, что он обладает грубым шармом, и он вел себя так, как будто бы не понимал, что ни для кого не является подходящей партией.
Менее чем за год он растратил сумму, равную восьмилетнему жалованью помощника ленсмана. Кредиторы у него были всюду — от Будё на севере до Кристиании и Копенгагена на юге. Слухи о его мотовстве приводили к тому, что все больше и больше дверей закрывалось перед ним.
Многие в Нурланне предостерегали его от соблазнов городской жизни.
Он вырос в сельском сообществе, где стоящие и наверху, и внизу общественной лестницы постоянно общались между собой, где землевладелец и арендатор, безземельный батрак и тот, кто находился на содержании прихода, все едят за одним столом, все они взаимосвязаны и взаимозависимы, потому что так или иначе причастны к одному общему делу — вместе возделывают землю.
Теперь, в своей городской гавани, он встретился с гораздо более жестоким образом жизни, прежде всего потому, что здесь можно стремительно возвыситься и так же быстро упасть. Он пытался обращаться к издателю Ибсена и другим, предлагая им лучшее из написанного. Они вели себя доброжелательно, но рукописи отвергали. Ведь в своих произведениях он изображал тот мир, который был неведом и совершенно непонятен и датским, и норвежским издателям: жизнь крестьянского сообщества на самом севере, за полярным кругом. Несомненно, Гамсун начал понимать, что не может продолжать сочинять в прежнем духе. Он должен писать в современном стиле, писать для тех, кто живет в городе. Те, кто издавал и покупал книги, конечно же, хотят читать о самих себе.
Он посещал театры, так же как и дешевые кабаки, чтобы потом возвращаться в свое убогое жилище, где он был вынужден затыкать уши шариками, скатанными из обрывков газет, чтобы не слышать проявлений грубой жизни вокруг. Он жил и работал в тесной каморке. Однажды он решился описать эту свою двойную жизнь.
Он показал написанное жене аптекаря Нине Таулов. Она была начитанной женщиной, дружила с Бьёрнсоном и другими писателями. Он надеялся, что она оценит его литературный дар.
Позднее она сетовала Бьёрнсону: «Я попыталась было углубиться в его сочинения, но почувствовала себя абсолютно обескураженной, я обнаружила в этих рукописях лишь напыщенность и невразумительность»[20]. Бьёрнсон тоже не верил в Гамсуна.
