Ингар Коллоен - Гамсун. Мечтатель и завоеватель
День своего двадцатилетия, 4 августа 1879 года, Гамсун встретил дома, в Гамсунде на Хамарёе. Он помогал на сенокосе, щедро одарил родителей, сестер и братьев деньгами и подарками. Кнут тщательно отобрал книги, рукописи и одежду. Все то, что из своей старой жизни можно было взять в новую.
Никто из них не мог тогда себе представить, что пройдет едва ли не двадцать лет, прежде чем он снова вернется сюда.
ШокВ середине августа Кнут Гамсун появился во втором по величине норвежском городе, Бергене, где он должен был сесть на пароход, отправляющийся до Копенгагена. Здесь он впервые в жизни посетил большой книжный магазин и пережил настоящий шок. Он понял, что безнадежно отстал в своем чтении. До этого момента он прежде всего читал те книги, которые знал и любил, романтические крестьянские повести, тогда как в ведущих литературных кругах давно укрепилось мнение о необходимости развития реалистического направления.
Более трети оставшихся денег Гамсун потратил на приобретение книг. Чтение их повергло его в ужас. Двадцатилетний Гамсун осознал, что ему следует решительно переработать свои произведения: сборник «Звон мечей», «Фриду» и еще одну историю о бедном парне, который ухаживал за дочерью богача, прежде чем он представит их в Копенгагене издателю Ибсена Хегелю[12].
И он уединился в Эстезе, маленьком местечке на берегу Хардангер-фьорда.
Он стал размышлять о своей речи, о том, на каком языке он говорит. Ни диалект горной страны его родителей, ни говор полуострова Хамарёй никак не устраивали его ни в литературном, ни в социальном плане. Его устная и письменная речь должны стать единым целым.
Кнут Гамсун стал серьезно задумываться над тем, какое впечатление он производит на людей, старался выглядеть загадочным.
В пансионе, где он поселился, часто собиралась свободомыслящая, политически ангажированная молодежь, и Гамсун начал так самоуверенно просвещать других, что многие почувствовали себя задетыми. Им и в голову не могло прийти, что он просто приобрел и изучил двухтомную биографию лорда Байрона, написанную немцем Карлом Эльзе.
Когда он оставался наедине с самим собой, его, несомненно, посещали мрачные мысли. Достаточно ли он преуспел к настоящему времени? В это время Гамсун приобрел дурную привычку, которая будет сопровождать его в течение долгих лет: как только появлялись деньги, он начинал их транжирить. По прошествии трех месяцев он истратил большую часть денег, полученных в долг. И теперь, находясь в отчаянном положении, он набрался нахальства и попросил своего мецената Цаля одолжить ему сверх того еще четыреста крон. И это в те времена, когда для рабочего дневной заработок в крону считался хорошим. Невероятно, но деньги он получил.
В преувеличенных выражениях Гамсун поблагодарил Цаля и пообещал ему, что когда-нибудь, когда он прославится, он не забудет прославить и имя Цаля, которому он обязан[13].
Накануне Рождества 1879 года он оказался в центре Копенгагена, где располагался торговый отдел «Гюльдендаля», и решил поселиться неподалеку. На следующий день ранним утром, надев свой лучший костюм, Гамсун отправился с рукописью к издателю[14].
Придя туда, он заявил о своем желании поговорить непосредственно с самим Фредериком Вильгельмом Хегелем, и его провели в приемную. Издатель еще не пришел. Приемная была разделена на две части стойкой с откидной доской. Рядом с ним стоял какой-то датчанин, он препирался с сотрудником из-за своей рукописи. Через девять лет Гамсун познакомится с ним. Этим человеком оказался Герман Банг{4}.
Наконец появился Хегель. Человек лет шестидесяти, похожий на священника. Началась беседа. Хегель был приветлив, но не поднял конторский барьер и не пригласил посетителя, проделавшего столь долгий путь, пройти в свой кабинет. Гамсуна попросили зайти на следующий день.
Однако напрасно на следующее утро он ждал встречи с Хегелем. В конце концов Кнут поведал о своем деле конторскому служащему, и тот вынес ему сверток. На вопрос, что это значит, служащий объяснил, что рукопись отвергнута.
Гамсун открыл сверток.
Ни единого слова от редактора. Этого всемогущего издателя даже невозможно увидеть. Произошло это или перед самым Рождеством 1879 года, или через несколько дней после него.
Двадцатилетний юноша, Гамсун вышел навстречу жизни в большом городе. В питейном заведении «Преисподняя» он дважды выпил на брудершафт с хозяйкой, изображая из себя прожигателя жизни.
В Копенгагене у него не было ни единой знакомой души.
Он был максимально далек от литературной жизни, никогда не был знаком ни с одним писателем, и лишь недавно познакомился с людьми, которые говорили о литературе, читали книги, как классиков, так и современных писателей. Ему-то лишь иногда случалось читать книжные рецензии в газетах, он ни разу не был на литературной лекции или в театре. В Бергене он впервые в жизни посетил настоящий книжный магазин.
Его знания о литературе оставляли желать лучшего. Конечно же, Гамсун читал книги ради удовольствия, а позднее ради обретения знаний, но он безнадежно отставал от тех, кто предлагал свои рукописи. У многих за спиной было по крайней мере среднее образование и солидный читательский багаж, некоторые из них писали в газетах, как, например, Герман Банг, которого Гамсун встретил в приемной у Хегеля. В том году датчанин опубликовал сборник «Реализм и реалисты». В его статьях обсуждались проблемы смены литературных поколений, полемика в ученой среде Копенгагенского университета в связи с назначением радикала Георга Брандеса доцентом, а также представители нового поколения писателей, такие как Золя и Бальзак, которые отстаивали реалистические принципы в литературе и творчестве в целом.
Двадцатилетний юноша из Нурланна предстал пред светлые очи издателя Ибсена с рукописью, текст которой пестрел стереотипами, заимствованными из романтических крестьянских повестей его кумира и соотечественника Бьёрнстьерне Бьёрнсона. Но они были написаны двадцать лет назад, и совершенно очевидно, что с реалистическими произведениями Гамсун еще не соприкасался.
В это время Ибсен написал новую пьесу «Кукольный дом», которая уже шла в Королевском театре. Конфликт между супругами Норой и Хельмером происходил в той среде, о которой молодой Гамсун не имел ни малейшего представления. С широко раскрытыми глазами бродил он по театральному фойе, наблюдая за принадлежащими к классу буржуазии мужчинами и женщинами, которые вели себя так свободно и независимо.
