Эугениуш Червиньский - Юность, опаленная войной
После ухода немцев Шафиньская с матерью садятся на скамейку в саду и долго о чем-то беседуют. В это время квартира гитлеровцев пустует.
Итак, без двух минут четыре я с удочкой торчу вблизи того места, куда Вист и Верзе приходят купаться. Вот они идуг по дорожке, усаженной кустами жасмина. Входят на территорию пристани. Садятся на одну из свободных скамеек. Попыхивая сигарами, не спеша раздеваются. Я нервно слежу за поплавком, а краем глаза наблюдаю за немцами. В тот момент, когда они медленно входят в воду, я не торопясь удаляюсь от пристани. Сматываю удочку и оставляю ее в кустах. Бегу на улицу Сокульскую, где в доме доктора Полянского живут Вист и Верзе.
Во двор я попадаю через забор. Вокруг - никого. Приближаюсь к приоткрытым дверям и на всякий случай стучу. Прислушиваюсь - везде очень тихо, только сердце колотится, как молот о наковальню. Слегка толкаю дверь и пробираюсь в кухню. Через окно вижу мать и Шафиньскую, сидящих в саду. Крадучись подхожу к двери, ведущей в комнату. Открываю ее, мгновенно оглядываю комнату - и мне в глаза сразу бросается оксидированный, блестящий пистолет. Он лежит на небольшом столике около телефона. Молниеносно засовываю его за брючный ремень под рубашку- и назад. Сердце стучит неправдоподобно громко, но я уже около забора. Прыжок - и я в пустом гетто. Вот и поворот к реке. По дороге забираю удочку и уже спокойно возвращаюсь на Пристань резервистов...
Немцы еще купаются. Сколько времени продолжалась моя "операция", не знаю. Рыба по-прежнему не клюет. Пистолет приятно упирается в живот. Прямо не верится, что все прошло так гладко. Время от времени я дотрагиваюсь пальцами до спрятанного пистолета и каждый раз убеждаюсь, что он на месте. Теперь я никак не могу дождаться, когда немцы пойдут на ужин и я смогу внимательно его рассмотреть. Наконец оба выходят из воды, вытираются грубыми полотенцами, закуривают сигары и идут по дорожке, усаженной жасмином. Кое-как сматываю удочку - лишь бы быстрее домой. Мать с работы еще не пришла. Запираю дверь и вынимаю пистолет.
- Ну и игрушка! - чуть ли не кричу я от восторга.
На верхней части затвора "читаю: "МАБ, калибр 7,65 мм". Вынимаю магазин, снимаю пистолет с предохранителя и выбрасываю из патронника блестящий патрон.
Все время думаю - что будет дальше? Что предпримут фашисты, когда узнают об исчезновении пистолета?
Но все обошлось. На следующий день утром, без нескольких минут восемь, домой приходит мать и прямо с порога говорит:
- Вист потерял вчера где-то у реки пистолет. Полчаса назад поехал на совещание в Луцк. Вернется только вечером. Беги к реке, может, найдешь. Ну вставай, лентяй, и лети искать...
- Мама, я не знаю, где искать. В конце концов, па что мне его пистолет?
- Ну и бездельник же ты! Такая возможность заработать, а ты в постели валяешься. Впрочем, поступай как знаешь. Приходи к десяти, пойдешь за сахаром и маслом.
После ухода матери я засовываю пистолет за пояс и иду похвастаться к Эдеку Религе. Он сразу же начинает уговаривать меня продать пистолет, но я не хочу его и слушать.
- Пойдем в сарай, кое-что тебе покажу,- говорит Эдек доверительным тоном.
Мы входим в большие ворота. Эдек влезает на лестницу и из соломенной крыши вытягивает сверток. Через минуту вынимает из свертка что-то стальное и длинное. Он устанавливает это "что-то" на бревне и объясняет:
- Это советский танковый пулемет. В диске помещается семьдесят четыре патрона. У меня три таких диска. Предлагаю обмен.
Я с некоторым недоверием отношусь к его предложению.
- Откуда он у тебя? - спрашиваю я.
- Видишь ли, в сорок первом, в июне, я ездил на велосипеде к Бугу, знаешь, туда, где проходили бои, и снял пулемет с танка. С обменом я не шучу. Давай по рукам- и пулемет твой.
Мы меняемся. Домой я возвращаюсь без пистолета, но и без пулемета, который мне не в чем было вынести. Но, как говорится, аппетит приходит во время еды. Поэтому я начал серьезно обдумывать, где можно достать еще один пистолет. Но все решил случай...
В один из жарких июльских воскресных дней меня неожиданно навестил Ганс Матиас в обществе какой-то девушки. Они искали хороший пляж, но прежде всего одиночества. Я проводил их на полянку среди малинника, а сам быстро взобрался на чердак и высунул голову в слуховое окно. Вот оба сбросили одежду. Ганс как бы взвешивает в руках кобуру парабеллума, обдумывая, что с ней делать. Он оглядывается и, не заметив никого вокруг, прикрывает ее носками, ставит сверху корзиночку с безделушками девушки, еще раз внимательно оглядывается и, схватив ее за руку, бежит к воде.
Я решаюсь: стремительно бегу к малиннику, вынимаю пистолет, прячу в густых кустах крыжовника и - уже плыву рядом с Матиасом, нарочито громко фыркая и взбивая фонтаны воды. Немец бросает взгляд в мою сторону. Увидел меня - это хорошо!
Купание окончено. Залезаю на чердак и с замиранием сердца смотрю, как Ганс медленно одевается. Один носок, другой, брюки... Наконец он нагибается, протягивает руку к ботинку, затем к другому, нервно оглядывается и беспомощно разводит руками. Вижу, как он прикладывает палец к губам. Оба поспешно уходят.
Волнуюсь: что будет дальше?
Солнце заканчивает дневное странствие. Берега реки пустеют. Приближается комендантский час. В совершенной темноте я покидаю свой наблюдательный пункт и осторожно иду в сторону кустов крыжовника, где лежит спрятанный парабеллум. Прислушиваюсь к тишине. Дрожащими руками раздвигаю колючие кусты и вынимаю пистолет. Медленно возвращаюсь домой. В мансарде, в окне сержанта запаса Свитковского, мерцает керосиновая лампа. Я решаю зайти к нему.
- Войдите,- раздается за дверью.
Свитковский жарит на примусе яичницу и, не отрываясь, жестом приглашает меня занять место на диване. Я сажусь так, чтобы кобура большого пистолета высовывалась из кармана коротких штанов.
- Что слышно? - спрашивает он.
- Ну, очень жарко. На реке сегодня было много людей.
- Да, жарко не только... Что это у тебя?! - восклицает он, не закончив мысль.
- Вы это имеете в виду? - со значительным видом похлопываю я по кобуре парабеллума.- Это, как видите, мой пистолет.
Свитковский подскакивает к двери и поворачивает ключ в замке. Затем уменьшает огонь и без того едва светящей лампы и подходит на цыпочках к дивану, на котором я сижу. Он, вероятно, боится поверить собственным глазам: то смотрит на пистолет, то холодным взглядом измеряет меня с ног до головы. Наконец он повелительным тоном бросает:
- А ну, выкладывай!
Подробно рассказываю ему обо всем, а под конец как бы между прочим добавляю:
- Это уже второй немец, которого я разоружил,- первый пистолет я выменял на танковый пулемет. Видите ли, я очень хотел бы уйти в партизаны...
