Эугениуш Червиньский - Юность, опаленная войной
Я возвращаюсь на скамейку, но на всякий случай смотрю, куда же лучше всего бежать отсюда.
Немцы группками выходят из дома и занимают места в бричках. О чем-то полушепотом разговаривают. Наконец все разъезжаются...
Итак, все закончилось благополучно - я, как и первые два раза, отделался испугом.
- Сынок, идем домой,- зовет меня мать.
Я вижу, что она взволнована. На улице спрашиваю:
- Мама, а что, собственно, случилось?
- Я же говорила тебе: кто-то украл оружие.
- И что же будут делать немцы?
- Из их разговоров я поняла, что оружие они где-то достанут. Во всяком случае никому не говори о том, что здесь произошло. Они не собираются сообщать об этом в гестапо.
Дело приняло неплохой оборот. После ужина ненадолго выбегаю из дома. Темно, поэтому я напрягаю слух до предела: нет ли кого-нибудь поблизости? Но тишину нарушает только кваканье лягушек. Иду к старому леднику. Здесь еще раз внимательно прислушиваюсь - кругом спокойно. Вхожу - и мои ноги сразу утопают в мягких опилках. Я вытягиваю из тайника мешок и огородами несу его в наш сарай. Со страху мне кажется, что дверные петли скрипят слишком громко. С огромным облегчением кладу мешок на пол. Затем отодвигаю от стены клетки с кроликами и укладываю там оружие. Теперь можно спокойно возвращаться домой.
На следующий день я навожу порядок в сарае: чищу клетки, укладываю остатки дров, а одновременно произвожу учет оружия. Мои запасы довольно значительны: карабин со ста восьмьюдесятью патронами; два автомата с магазинами, полными патронов; семь ручных гранат; двадцать пять патронов к пистолету калибра 7,65 мм; голландский фонарик с динамо-машинкой. От радости я чуть не плачу. А в голове только одна мысль - теперь меня наверняка примут в партизаны!
И вдруг все чуть было не обернулось трагедией.
Через два дня гитлеровцы устроили публичную казнь советского партизана. Везде полно вооруженных солдат. Среди немцев я вижу рыжего Адамского с автоматом. Мой товарищ Чешек Квятковский{2} вздыхает:
- Этот автомат - настоящее сокровище.
- Хотел бы такой? - спрашиваю я ни с того ни с сего.
- Конечно! - Чешек недоуменно пожимает плечами.
- Тогда зайди ко мне через пару дней,- выпаливаю я неожиданно даже для самого себя.
Я и сейчас не знаю, что побудило меня принять такое решение...
На следующее утро, около одиннадцати часов, я подхожу к дому Адамского. Как обычно, в это время здесь никого нет. Обхожу дом. С минуту размышляю, что предпринять, а затем вынимаю стекло из маленького оконца в дверях черного хода. С внутренней стороны в замке торчит ключ. Поворачиваю его и вхожу в квартиру немца. На вешалке висит пояс с кобурой. Приподнимаю ее - легкая, значит, пистолета нет. Оставляю пояс в том же положении и прохожу в комнату. Оружия не вижу... Кто-то открывает ключом фронтальную дверь - я ясно слышу скрежет замка. Подбегаю к окну, открываю его и одним прыжком выскакиваю во двор. Перелетаю через забор и бегу в направлении пустого гетто, на улицу Водопойную и далее, по Гипотечной, домой. Запыхавшийся, влетаю в квартиру. Мать стирает белье.
- Мигом беги за водой. Поспеши, а то я должна идти на работу,- просит она.
Я сильно взволнован. У меня дрожат руки и ноги. С трудом поднимаю ведра и самой короткой дорогой, через двор Гоклеров, направляюсь к колонке. Рядом со мной, визжа тормозами, останавливается автомашина. В пей жандармы и шуцман Яшка Залуцкий.
- Мальчик, иди сюда,- доносится оттуда. Я оглядываюсь и вижу, что из автомашины меня манит: пальцем жандарм Венцке.
Я медленно подхожу.
- Где находится улица Сокульская? - спрашивает он.
- Надо повернуть назад, на улицу Кафедральную и затем свернуть в первую улицу налево,- объясняю я
- Иди сюда, садись в машину, покажешь, где это,- приказывает Залуцкий.
- Некогда,- вмешивается Венцке, и автомобиль разворачивается.
Теперь я хорошо вижу, что в нем кроме людей сидит немецкая овчарка. На спине у собаки широкая желтая лента с надписью: "Polizei".
Я быстро набираю воду и бегу домой. Хотя на улице жарко, надеваю теплую одежду и сапоги. Пытаюсь незаметно выйти из квартиры.
- Куда идешь? - останавливает меня мать вопросом.
- Сейчас вернусь.- Почти силой я отстраняю ее от двери.
Бегу к бетонному мосту на реке Лудзе. Делаю вид, будто разглядываю резвящихся в воде уклеек, но в действительности внимательно наблюдаю за своим домом. Внезапно я цепенею от ужаса: по улице Водопойной в направлении моего дома идут жандармы, в нескольких метрах впереди них бежит собака с желтой лентой. Вот немцы уже на нашем дворе. На мгновение овчарка останавливается, а затем, поднявшись по лестнице, входит в открытые двери квартиры...
В партизанском отряде
В родной дом я уже не вернулся.
В ту ночь я сплю у Квятковского, которому сообщаю:
- От шмайсера пошли нити, и дома полно жандармов.
На следующий день я ночую у другого товарища, Казимежа Данилевича, на улице Усчилугской. После обеда его брат Роман и Яловицкин, который работает шофером в немецкой транспортной фирме, отвозят меня на грузовой автомашине к Бугу. Я получаю от них записку с адресом Феликса Молодкевича из Городло и вплавь нелегально пересекаю границу. Вечером я уже в Городло. Коротко объясняю Молодкевичу и его старшему сыну Брониславу, что меня привело к ним. С этого момента я становлюсь родственником этой замечательной польской семьи. Все относились ко мне, как к родному.
Несмотря на это, месяц в Городло тянулся для меня очень долго. С Волыни доходили вести о деятельности польских партизан. Я много раз собирался уйти в лес. Однако пан Феликс обычно заявлял:
- Сиди, сынок. Куда пойдешь? Тебе ведь только пятнадцать лет...
10 ноября я узнаю, что живущий здесь, в Городло, пан Косёрек, у которого бандеровцы вырезали часть семьи, отправляется на следующий день во Влодзимеж. Я твердо решаю, что иду вместе с ним. Во время обеда я говорю об этом своей новой семье. Старый Молодкевич вначале возражает, но вмешивается другой его сын, Тосек.
- Отец, пускай парень идет. У него ведь столько оружия, которое лежит без дела,- вступается он за меня.
- Ну хорошо,- соглашается хозяин.
- Соберу мальчика в дорогу,- добавляет его жена.
Я пока не задумываюсь, к кому пойду в родном городе и как потом попаду в партизаны. Самое главное для меня в эту минуту - это начать действовать.
Получаю теплое белье, свитер и кусок ржаного хлеба с салом и утром трогаюсь с Косёреком почти в двадцатикилометровый путь.
На мосту через Буг немцы, которые его охраняют, забирают у меня еду и разрешают перейти на другой берег. Около полудня мы на окраине Влодзимежа. Здесь я прощаюсь с моим попутчиком и прошу его, чтобы он передал привет матери, не сообщая, однако, что я в городе. Мы расстаемся. Я иду к Эдварду Религе. Короткое сердечное приветствие, а затем сразу же: где был и что делал?
