Иосиф Недава - Вехи жизни. Зеев Жаботинский
Язык творчества Жаботинского как письменного, так и устного, отличается исключительной ясностью. В предисловии к «Переводам» он писал: «Тот, кто перевел стихи, собранные в этой тетради, не поэт. Но он считает, что язык нашей современной поэзии – иврит в сефардском наречии. И хотя его рифмы оставляют желать лучшего, его мнение победит», В этом пассаже – характерная для Жаботинского скромность, так как на самом деле в каждой его строчке чувствуется поэт с тонким музыкальным вкусом. Еще больше свидетельствуют об этом переводы Жаботинского, которые стали классикой в литературе на иврите: «Ворон» Эдгара По, «Ад» Данте, отрывки из «Фауста» Гете, стихи Омара Хаяма, Ростана и другие.
У Жаботинского были феноменальные способности к языкам. Он говорил, что может научиться любому языку за три месяца. При этом он имел в виду глубокое овладение языком, основанное на знании его законов, понимании духа народа, говорящего на нем. Десять языков он знал в совершенстве, то есть мог не только писать и говорить на них, но и произносить речи и творить. Еще языков двадцать знал менее совершенно. Знание языка подкреплялось у него глубоким знанием мировой литературы как древней, так и новой. Его друг юности Шломо Гепштейн рассказыает, что И. Штейнберг, автор русско-ивритского словаря, пришел в восторг от Жаботинского. Восьмидесятилетный метр сказал: «Молодой человек, оставьте своих сионистов и прочую чепуху и отдавайтесь языкам. Я вам гарантирую, что вы станете первым языковедом Европы».
Когда XI конгресс в Вене (1913) принял предложение доктора Вейцмана создать еврейский университет в Иерусалиме, Жаботинский возглавил организационный отдел и приложил много сил для сбора денег и определения структуры университета. Он даже ездил в Бельгию и Италию, чтобы изучить положение в университетах, имеющих ограниченный бюджет. Идея создания университета вызвала серьезный спор в сионистском руководстве относительно его предназначения. Жаботинский хотел создать учебное заведение, как во всем мире. В нем получат возможность изучать науки еврейские юноши, осаждавшие в то время чужие институты и натыкавшиеся на ограничения из-за процентной нормы. Иначе думал доктор Вейцман, считавший, что университет должен стать исследовательским учреждением, «духовным центром», научной академией, которая будет выпестовать будущих нобелевских лауреатов.
В июле 1918 года Жаботинский еще в военной форме принял участие в церемонии закладки фундамента университета на горе Скопус в Иерусалиме, а в 1928 году восторжествовала его точка зрения: университет, как и всякое учреждение такого типа, стал высшим учебным заведением и открыл свои двери перед выпускниками средних школ. Но это было после. А пока шел спор о существе университета, который прервала разразившаяся в 1914 г. первая мировая война.
ЕВРЕЙСКИЙ ЛЕГИОН
Борьба Жаботинского за основание еврейского легиона – это один из наиболее активных периодов его жизни, она отражает и основу его мировоззрения. Она является логическим продолжением его общественной деятельности до начала войны и после нее. Его «Слово о полку», которое отличается поэтической и художественной прелестью, не только книга об истории борьбы, это исповедь страстного борца. Хотя он, как обычно, преуменьшал и здесь свою роль. Ни одна из его книг не раскрывала личность Жаботинского так полно, как эта. Читая ее, ощущаешь его мощную силу воли, страстную веру и могучий дух, способные преодолеть серьезные трудности и испытания. В мелодии этой борьбы как рефрен звучат слова: «Я один и все против меня!» При чтении книги невольно на ум приходят аналогии с античными героями типа Геркулеса и Сизифа. Он бесстрашен, не останавливается перед трудностями, не принимает ответа «нет», ибо уверен в своей правоте. Это свойство – национальная черта евреев, и хотя Жаботинский неоднократно утверждал, что у него «нееврейская голова», на самом деле он был настоящим евреем, потомком еврейских пророков и героев, образцом для тех, кто выстоял благодаря вере, упорству, «вопреки всему» и «все-таки»…
Когда разразилась первая мировая война (август 1914) Жаботинскому было почти 34 года, он был в расцвете сил, однако политическая активность его в то время несколько снизилась. Шестимиллионное еврейское население России находилось в инертном состоянии, а сионизм переживал период застоя. Выстрел в Сараеве разбудил многих. Жаботинский чувствовал, что грядут большие перемены, но еще не знал, в каком направлении. Он тут же выехал в Москву и заключил контракт с респектабельной газетой «Русские ведомости». Три года он верно служил этой газете в качестве разъездного корреспондента «в районе Западного фронта». У него был острый глаз опытного газетчика. Статьи его отличались глубоким и серьезным анализом, помогали читателям разобраться в быстро меняющихся ситуациях. Позднее он с гордостью вспоминал свою работу фронтового репортера, который, как он считал, должен быть военным дипломатом, обозревателем и аналитиком, уметь предвидеть, когда и где произойдут интересные для его читателей события.
Более того, Жаботинский использовал «Русские ведомости» в своих целях. С помощью газеты он продолжал борьбу за еврейский легион. Его известность как журналиста помогла ему установить контакты с руководителями официальных учреждений в Лондоне, включая работников посольства России.
1 сентября 1914 он начал свое путешествие и в течение десяти недель посетил Швецию, Норвегию, Данию, Англию, Голландию, Бельгию, Францию, Испанию, Португалию, Марокко, Алжир, Тунис, Сардинию и Италию, Египет. После такой поездки все политические и стратегические проблемы были ему совершенно ясны.
Вернувшись в Бордо, куда переехало из Парижа французское правительство, он узнал, что 30 октября Турция вступила в войну на стороне Германии. Он понял, настало время борьбы за освобождение Эрец-Исраэль от турецкого владычества. «Там, где правит турок, там не светит солнце и не растет трава. Без падения Оттоманской империи нет надежды на возвращение Эрец-Исраэль к жизни», – утверждал Жаботинский. Он был убежден в поражении Турции, так как знал ситуацию в стране. Его катоновский девиз: «Турция должна быть разрушена» вызван не ненавистью к ней, а сознанием, что для оздоровления и решения основных проблем региона надо ликвидировать существовавшую там имперскую структуру. В исходе войны против Германии он не был уверен, в отношении же судьбы Турции у него не было никаких сомнений: «Камень и железо могут устоять перед огнем, деревянный же дом обязательно сгорит, и никакое чудо его не спасет».
