Пётр Якир - Детство в тюрьме
— Не давай этим подлюкам. И так не сдохнут.
Как потом я понял, те, кто отдавал хлеб, просто проиграли его в карты. Увидев у меня книжку Пильняка «О'кэй», ребята спросили, нужна ли она мне. Я ответил, что нет, так как я уже ее прочел.
— О! Прекрасно! Тогда давай замастырим колотушки (сделаем карты).
Я отдал им книгу. Они восхищались прекрасной вощеной бумагой, и «фабрика» заработала. В работу включились все. Одни протирали клейстер из хлеба: раскрошили хлеб в кружку, разбавили водой, получилась кашица. Двое натянули носовой платок, третий деревянной ложкой протер эту кашицу через материю, и на обратной стороне платка образовался молочного цвета клейстер. Другие самодельным ножом вырезали трафаретки, коптили галошу и получали великолепную сажу; толкли красный грифель, раздирали книжку, разрывая каждый лист на четыре равные дольки. Затем дольку склеивали с другой и клали сушиться. Когда все это высохло и было сосчитано, оказалось, что из этой книги может получиться восемь колод карт. Восторгам не было предела.
Складывая в стопочку по 32 карты, самый крупный специалист по изготовлению карт Иван-поп прижимал дощечкой к полу очередную пачку и довольно шустро обрезал карты, после чего они поступали к другим ребятам, которые проворно прикладывали и отпечатывали уже готовый трафарет красного и черного цвета, — получались почти настоящие карты.
Когда карты были готовы, часть колод быстро спрятали во вьюшку под потолком на случай шмона[9], остальные колоды пошли в ход — уселись играть, поставив одного к волчку, чтобы он его загораживал, если подойдет надзиратель.
Играли в основном в две игры: в буру, или 31, и в стос.
Удивила меня простота нравов в камере. Когда ходили на парашу, это никого не смущало, а под вечер один малый начал заниматься при всех онанизмом. Я был очень удивлен. Но все когда-нибудь бывает впервые.
Выходя на оправку, я оставлял записки в туалете для Юры и Саши. Через несколько дней за забором у реки показался мой дедушка в сопровождении пузатой Сони Радек. Нас разделяли приблизительно сто метров. Я начал махать, но они меня не замечали. Тогда мальчишки предложили мне следующий выход: написать записку, в ней изложить все свои желания, а потом положить ее в кусок твердо смятого хлеба и, не высовывая руки за решетку, бросить его, чтобы он пролетел между прутьями решетки. Первый же бросок был удачным. Дедушка подобрал комочек, развернул записочку и дал мне знать, что он все понял.
Так как большинство ребят было из детдома или приезжие, то к ним никто не приходил, и они ничего не получали с воли. Они сразу же попросили меня написать одну записку, чтобы дед купил плану (наркотик из конопли, который употребляется с куревом) и две змейки (тонкие пилки для перепиливания решетки), а как передать, они расскажут, когда все это будет в наличии. Я изложил все это в следующем послании, которое тем же способом переправил деду. Дед все понял и пошел с Соней отдать мне передачу.
Разговоры в камере были исключительно на темы о том, кто, когда и что украл и как прогулял украденное. Все это рассказывалось с большой фантазией и, конечно, с привиранием. Очень часто в рассказах фигурировали пьянки и девочки. У меня не укладывалось в голове, что такие маленькие мальчики в состоянии общаться с женщинами. Но я ошибался. У одного из пацанов[10] осталась пайка, он сохранил ее до вечера, а вечером спросил у голодающего Машки:
— Пожрать хочешь?
Он ответил:
— Да.
— Тогда снимай штаны.
Это произошло в уголке, трудно просматриваемом из волчка, у всех на глазах. Все это никого не удивляло, и я тоже делал вид, что меня это не удивляет. Такие случаи в дальнейшем повторялись очень часто. Пассивной стороной были одни и те же; им, как парням, не разрешалось пить из общей кружки, применялись и другие унижающие их ограничения. Иногда устраивалось такое состязание: несколько мальчишек одновременно начинали онанировать, и тому, кто кончал первым, проигравшие отдавали на следующий день по одному кусочку сахара.
Мои сокамерники на выдумки были неистощимы: часто кому-нибудь спящему между пальцев рук закладывались полоски бумаги, затем бумага поджигалась; когда она начинала жечь руки, парень просыпался и начинал махать руками. Это называлось «балалайка». То же самое, проделанное с ногами, называлось «велосипед».
В таких развлечениях и, главным образом, картежной игре и проходили дни. Иногда меня просили, и я рассказывал так называемые тюремные многосерийные «романы», черпая сюжеты из прочитанных ранее книг.
Мы имели связь с нижней камерой, куда опускали свой «парашют», получали оттуда деньги, на которые покупали пятикопеечные сайки в ларьке, и отправляли их в нижнюю камеру, где сидели политические подследственные, которым не разрешалось пользоваться ларьком.
Через два дня после контакта с дедом, он, Соня и Слава, племянник Нины Владимировны Уборевич, появились на том же месте, давая понять, что они выполнили поручение. Когда мы вышли на прогулку, им удалось перебросить через забор принесенное. Это заметил надзиратель и начал нас загонять обратно в камеру, чтобы отобрать полученное. Это ему не удалось. В камере мы увидели, что нам перекинули около 40 башей плана (баш — горошинка[11], закладываемая в папиросу). По жестам дедушки мы поняли, что они перекинули не все. В это время на прогулке был Саша Агапов со своими сокамерниками. Мы им дали понять, чтобы они приняли следующую порцию. Все прошло благополучно, надзиратель ничего не заметил. Им перекинули четыре змейки. Мы через уборную потребовали, чтобы они нам передали пилки. Они нам сообщили, что передадут их только тогда, когда «возьмут решку» (т. е. перепилят решетку). Следующие три дня мы жили «на нервах». В соседней камере пилили решетку, а мы не могли этого делать. Мечта о побеге преследовала нас. Наконец, на вечерней оправке мы получили записку от соседей, что у них все в порядке, и они просят нас около десяти часов вечера устроить в камере шум, чтобы отвлечь дежурного по коридору. Хотя мы и злились на них, но отказать им в помощи не могли. В десять часов мы разыграли шумную драку; на этот шум прибежал не только дежурный по коридору, но и дежурный по тюрьме. Войти в камеру они боялись, а только стучали в дверь и просили прекратить драку. В разгар нашего шума мы услышали выстрел; несколько человек бросилось к окну, остальные продолжали шуметь. В окно не было ничего видно, так как забор был плохо освещен, но слышно было, как карабкались по стене. После первого выстрела раздалось еще три, потом все стихло. Потом мы узнали, что сбежала вся соседняя камера, тринадцать человек: двенадцать воришек и Саша.
