Поль Зюмтор - Вильгельм Завоеватель
По дорогам и лесным тропинкам тут и там двигались группы паломников в больших фетровых шляпах. Они распевали походные песни или гимны. Некоторые шли пешком, другие ехали на лошадях и мулах. Облачившись в короткий плащ, одни из них имели при себе посох, при случае служивший им оружием, другие же были препоясаны мечом — отнюдь не лишняя предосторожность, ибо святость путешествия не защищала от злоключений: так, в 1008 году граф Жоффруа Бретонский был убит на постоялом дворе на пути в Рим. В паломничество отправлялись с намерением принести покаяние или в припадке безрассудного энтузиазма, порой движимые глубокой и безотчетной верой, поскольку не сомневались, что подлинная жизнь была где-то в другом месте, и отправиться туда означало приобщиться к сей тайне. Существовали паломничества местные и региональные, например к мощам святого Мартина Турского.
Более протяженным было паломничество в испанский город Сантьяго-де-Компостела, к мощам святого Иакова. Французы зачастили туда с середины X века, не без риска для собственной жизни, поскольку путь проходил по Кантабрийскому побережью, стране свирепых басков, многие из которых еще были язычниками. По этой причине король Наварры повелел проложить более безопасную дорогу через Сомпор и Ронсеваль. Эта «французская дорога» была открыта в середине X века, однако настоящие толпы паломников устремились по ней лишь после 1100 года. Зато паломничество в Рим имело давнюю традицию, а с X века возросло и число паломников в Палестину. В 1020 году появилось латинское подворье в Иерусалиме, а позже, во времена Крестовых походов орден госпитальеров взял на себя заботу по приему бедных паломников. Из Франции в Святую землю путь некогда проходил через перевал Гран-Сен-Бернар, по территории Италии, а затем морем, но после того, как король Венгрии окрестил свой народ, пилигримы стали предпочитать менее опасный и сопряженный с меньшими затратами маршрут по Центральной Европе, через Балканы и Малую Азию: шесть месяцев пути от аббатства к аббатству, где предоставлялся приют Христа ради, от города к городу, где неведомый вам трактирщик останавливал вас, хватая за уздцы вашу лошадь или полу вашего плаща, приглашая войти туда, где можно было найти вино и овес. Паломник по меньшей мере на год (а чаще на два-три года) покидал свою деревню, свой замок, свою семью. При отбытии ему, возможно, вручали некое послание, которое надлежало передать такому-то лицу в таком-то городе, через который пролегал путь. По возвращении же — сколько рассказов и, вероятно, драм, сопряженных с реадаптацией!
Благодаря путешествиям паломников наметились главные пути сообщения по Европе, с севера на юго-запад и юго-восток, вдоль которых в местах остановок появились храмы, ставшие средоточием церковной культуры. Эти пути приблизительно совпадали с сетью древнеримских дорог из Парижа в Испанию через Тур, Пуатье, Бордо, в Овернь через Невер, в Марсель через долину Роны, в Италию через Мон-Сени. Однако движение путников не всегда строго совпадало с этими направлениями, маршруты менялись: стоило лишь какому-нибудь разбойнику возвести на холме сторожевую башню, как путникам приходилось делать большой крюк, огибая ее. К тому же сколь велико бы ни было число путешественников, их можно было встретить только небольшими группами. Трудности пути усугублялись и тем, что официальные власти не заботились о поддержании дорог в надлежащем состоянии. На многих путях следования старые римские дороги и галльские тропы были заброшены и поросли лесом. Сплошь и рядом проторенная дорога вдруг исчезала, сменяясь тесниной, ненадежным бродом через бурный поток или лощиной, пользующейся дурной славой. «Большая дорога», которая вела из Флера в Домфрон, едва достигала двух метров ширины. По большинству дорог, соединявших деревню с деревней, невозможно было проехать на телеге. Каменные мосты развалились. Если сеньор или местное общество задавались целью устроить что-нибудь взамен такого моста, то довольствовались понтонным мостом, деревянными мостками, а иногда и просто лодкой перевозчика. Около 1000 года мост через Марну близ Mo пришел в столь ветхое состояние, что пользоваться им отваживались только в случае крайней нужды, причем, если хотели пере-браться по нему верхом на лошади, впереди шел проводник, закрывавший по мере продвижения животного дыры в настиле моста доской или своим щитом... К тому же приходилось уплачивать дорожную пошлину, которую взимали по старой памяти вместо прежнего налога каролингских времен, право на получение которого присвоил местный сеньор. На каждой из больших французских рек насчитывались десятки мест, где путнику приходилось раскошеливаться. Платили смотрителю моста, платили перевозчику, которого можно было вызвать, протрубив в сигнальный рожок, висевший на дереве у переправы. И поборы эти становились все более обременительными. В исключительных случаях создавались своего рода ассоциации, соглашения между сеньором и его вассалами, дабы построить ради общего блага мост через реку, за пользование которым не взималась плата.
Передвигались пешком; ездить верхом на муле могли позволить себе только богатые; лошадь была преимущественно боевым конем. Осел, стоивший вдвое меньше, использовался главным образом в качестве вьючного животного. Именно поэтому скорость передвижения была чрезвычайно мала: за день проделывали путь километров в тридцать, если ничто не мешало движению. Движение к цели замедлялось и вследствие того, что путнику много раз приходилось делать крюк. Низкая плотность заселения некоторых регионов делала их фактически недосягаемыми ввиду невозможности найти там стол и кров. Потому-то путешественники старались по мере возможности выбирать водные пути, несмотря на большие расходы, сопряженные с использованием речных плавучих средств. Дорого, зато, плывя по реке или морю, за сутки оставляли позади сто и даже сто пятьдесят километров. Сена и Северное море сыграли решающую роль в экономическом подъеме, которым характеризовалось XI столетие.
Терпким, горьким был тогда вкус жизни, которой вечно что-нибудь угрожало, а преобладающим чувством, особенно среди бедняков, было чувство страха... Правда, невзгоды подобного существования людьми того времени, скорее всего, воспринимались не так, как это ощущается нами.
Человек еще долго будет пребывать в состоянии пессимизма, которым преимущественно характеризовалась феодальная эпоха: едва ли кому-то приходила тогда в голову мысль, что «счастье возможно». Начиная с каролингской эпохи Церковь провозглашала консервативный в социальном отношении идеал бедного человека, sanctus pauper, терпеливо сносящего выпавшие на его долю невзгоды, поэтому для него скорее, чем для других, откроются врата Царства Небесного. Идея про-гресса оставалась немыслимой. Человек знал, что рожден, чтобы умереть, и не задумывался над этим. Правда, время от времени эта мысль посещала его, толкая то к исступленному покаянию, то в объятия разнузданных страстей. Но чтобы предаваться глубоким размышлениям на эту тему, жить этим... На то существовали специальные люди — монахи, отшельники, проповедники. В обществе сверху донизу царило насилие. Дрались и убивали друг друга как холопы, так и бароны. Убийца даже похвалялся своей победой. Противников обрекали на медленную смерть в темнице, калечили в порядке отмщения или отправления правосудия. Не усматривали ничего скандального в том, что отец отдавал распоряжение выколоть глаза своему мятежному сыну. Скука, а главным образом уверенность в собственной безнаказанности толкали на подобного рода эксцессы не меньше, чем импульсивность, способность без лишних эмоций видеть кровь и самому проливать ее (к этому привыкали, в частности, на охоте), обычай гордиться физической силой и с презрением относиться к жизни, чему по-своему содействовала и католическая церковь.
