Александр Ливергант - Грэм Грин. Главы из биографии
Времени на раздумья не было, и квалификацию Кеннета Ричмонда никто не проверял. Не знали Грины и того, что представления Ричмонда о воспитании молодежи в корне отличались от консервативных методов Чарльза Генри. «Дядюшка Чарли бывал, быть может, излишне суров со своим сыном, — придет к выводу Ричмонд через полгода после приезда к нему Грэма. — Думаю, он не шел навстречу пожеланиям своих детей». Ричмонд же был сторонником того, чтобы давать ученикам максимум свободы, чтобы от учебы они получали удовольствие. Он был принципиальным противником закрытых школ и репрессивных мер, с учениками, считал Ричмонд, нельзя говорить языком «нельзя» — только «можно». «Есть только одна цель — знания, и только одно средство их достичь — свободное и активное развитие», — писал в своей книге «Расписание» Ричмонд, который, надо сказать, и сам «развивался свободно и активно». Одно время держал вместе с женой пансион, затем, познакомившись со своим кумиром Карлом Юнгом, освоил профессию психоаналитика, причем, как полагается юнгианцу, особое значение придавал снам. Был Ричмонд и педагогом, и литератором (пописывал рецензии, пьески), и даже медиумом: с потусторонним миром вступал в контакт еженедельно и с неизменным успехом. Человек спокойный, сдержанный, отзывчивый, он был предан делу, любил жизнь, любил своих пациентов, призывал их «прислушиваться к своему собственному голосу», «слушать в себе Бога». Сам же «слушал в себе Бога» не без посредства бутылки виски; с возрастом Ричмонд впадет в депрессию и сопьется.
В данном случае, однако, важны были не либеральные взгляды Ричмонда на воспитание, не увлечение Юнгом, спиритизмом и виски, и даже не лечение Грэма новомодным, еще невостребованным в те годы психоанализом; важно было поменять молодому человеку обстановку, вдохнуть в него жизненные силы, вернуть уверенность в себе. На успех, при том в каком состоянии находился подросток, никто особенно не рассчитывал, меж тем он превзошел все ожидания: Ричмонд оказался именно тем человеком, который Грину был, что называется, прописан.
Напрашивается сравнение Грэма с Оливером Твистом, попавшим, читатель помнит, из воровского притона Сайкса и Феджина к благороднейшему, добрейшему и заботливейшему мистеру Браунлоу. С Грэмом произошло примерно то же самое, хотя Мэрион Реймонд и Чарльза Генри с Сайксом и Феджином, а их дом с притоном, конечно же, не сравнишь. И все же с отъездом в столицу у Грэма начинается новая жизнь. Уютный, со вкусом обставленный дом, и не где-нибудь, а в Бейсуотере, на Ланкастер-гейт. Завтраки в постели, которые подает горничная в накрахмаленном белом чепце. Чтение под деревьями Кенсингтонского сада. Грэм в это время увлекается имажистскими стихами Эзры Паунда. Спустя пару лет, в Оксфорде, он напишет про него эссе и даже получит за это эссе премию. Не забывает и про учебу: все проведенные у Ричмонда месяцы прилежно изучает латинскую хрестоматию, учебники по истории, которые по его просьбе присылает ему из дома мать. Неустанно гуляет по бескрайнему — не чета Берхэмстеду — Лондону: музеи, театры, книжные магазины, мюзик-холлы, бывает в местах и похуже мюзик-холлов… «Все это, — напишет Грин спустя полвека в автобиографии, — казалось нереально прекрасным после каменных ступеней, классных стен в чернильных пятнах, перекличек, вони в душевой…»
Под стать дому на Ланкастер-гейт были и его хозяева. Сорокалетний Кеннет Ричмонд, больше похожий на музыканта или художника, чем на врача, который исцеляет душевные недуги: высокий, сутулый, с высоким лбом и длинными волосами, зачесанными назад без пробора. Его красавица жена Зоя и две прелестные маленькие дочки, воспитанные — вспоминал Грин — по принципу «детям можно все» — его ведь и самого так до школы воспитывали. В отличие от Берхэмстедской «тюрьмы», Грэму теперь тоже можно было все: полная свобода времяпрепровождения; прав было сколько угодно, обязанности же сводились к тому, чтобы час в день сидеть с дочерьми Ричмондов, пока родители находились в церкви в Бейсуотере, где царили поистине демократические нравы. Прихожане сами принимали решение, что прочтет с кафедры пастор — проповедь или лекцию по психологии. А второй час по утрам, после завтрака, когда хозяин дома включит секундомер, — пересказывать ему свои сны (а если они забылись, то их придумывать, импровизировать непосредственно во время сеанса), что доставляло пациенту удовольствие едва ли не большее, чем психоаналитику. Дело в том, что сны уже тогда не в меру влюбчивого Грэма Грина носили порой несколько предосудительный характер. Судите сами:
— А теперь, — сказал Ричмонд после короткой беседы на теоретические темы, — расскажи мне, что тебе снилось этой ночью.
Я прочистил горло:
— Мне запомнился всего лишь один сон.
— И какой же?
— Мне снилось, будто я лежу в постели… — начал я.
— Где?
— Здесь.
Ричмонд что-то записал в своем блокноте. Набравшись духу, я продолжал:
— Раздался стук в дверь, и вошла Зоя. Она была обнажена. Она склонилась ко мне. Ее грудь коснулась моих губ. Я проснулся.
— И с чем же ассоциируется у тебя женская грудь? — спросил Ричмонд и включил секундомер.
— С поездом подземки, — вымолвил я после долгой паузы.
— Пять секунд, — подытожил Ричмонд[5].
Еще более приятной обязанностью, чем пересказ снов, было общение с кузиной Эйв, она тоже одно время жила у Ричмондов, не раз сопровождала двоюродного брата в его прогулках по городу и вызывала у него отнюдь не только родственные чувства… А также присутствие по вечерам на литературных чаепитиях с участием такого известного поэта, как Уолтер де Ла Мар; возвратившись домой и гордясь завязавшимися «литературными связями», Грэм пригласит к родителям «своего друга» де Ла Мара «на чашку чаю с земляничным вареньем». Бывали у Ричмонда и именитый в меж военные годы романист Дж. Д. Бирсфорд, а также литературный редактор «Уикли Вестминстер» Нейоми Ройд-Смит. Не был чужд литературы и Ричмонд — психоаналитик, как мы уже знаем, тексты писал самые разнообразные, вовсе не только педагогические. Мало того что Ричмонд творил сам — он приохотил к литературе и своего пациента. В «Уикли Вестминстер» с легкой руки не слишком разборчивой и слишком благожелательной Нейоми Ройд-Смит печатается первая проба пера Грэма Грина с красочным и не слишком внятным названием «Творение красоты: исследование о сублимации» — психоаналитические сеансы Кеннета Ричмонда, как видим, не прошли даром. Под стать названию и содержание философского очерка (трактата, памфлета?), представляющего собой диалог Бога и некоего «архитектора вселенной» на тему любви и судеб человечества. «Неужто ты не видишь, — внушает архитектору Всевышний, — что, дав человеку красоту женщины, ты дал ему красоту вселенной!»