Майкл Бар-Зохар - Бен Гурион
И все-таки для миллионов евреев со всего мира эта пустынная и унылая земля, к которой они обращали свои молитвы и надежды, была страной их мечты. К ней тянулась тоненькая ниточка молодых иммигрантов — тщедушных, не привыкших к ручному труду, ничего не понимающих в земледелии. Но в них жила наивная вера, их толкали вперед неукротимое стремление и готовность к любым жертвам. Они гибли от непосильной работы, малярии и голода. Многие из уцелевших клялись с первым же пароходом покинуть эту неблагодарную землю. Впоследствии Бен-Гурион вынужден был признать, что девять из десяти иммигрантов второй Алии[1] вернулись обратно. Что бы ни утверждали профессиональные сионисты, но легендарное возвращение на землю Израилеву совершили не тысячи первопроходцев, а всего лишь несколько сотен (а порой они исчислялись десятками) молодых, в лохмотьях, хилых и полуголодных оборванцев. История о возвращении целого народа есть не что иное, как миф, попытка исказить действительность, которая была и намного проще, и намного героичнее.
7 сентября 1906 года день выдался жарким и влажным. Радостно возбужденный, сгорающий от нетерпения Давид наконец-то ступает на Землю Обетованную. Несколько человек пришли его встречать. «Здесь еще хуже, чем в Плоньске», — думает Давид, открывая для себя Яффу. Обшарпанные фасады домов, непролазная грязь, шумная толпа бездельников-оборванцев приводят его в ужас. Вот как он описывает это: «Толстые арабы группами сидят около своих повозок, а между ними — жалкая, убогая еврейская лавка». Его хотят устроить в маленьком отеле в еврейском квартале, но он отказывается: «Я не останусь в Яффе даже на одну ночь! Это не может быть страной Израилевой! Еще до захода солнца я уеду в Петах-Тикву!».
Тем же вечером четырнадцать молодых людей, среди которые Рахиль Нелкин и Шломо Земах, двинулись к поселению. «Мы пошли туда пешком, — расскажет потом Рахиль, — потому что в это время дилижансов уже не было. Мы шли через апельсиновые рощи и один юноша прыгал и танцевал от радости». Когда взошла луна они вошли в Петах-Тикву («Врата надежды»). Тихая и прекрасная ночь завораживает юного Грина. Он все время открывает для себя что-то новое. Вот странный звук долетел со двора фермы — ему объясняют, что это рев осла: «Я никогда в жизни не видел осла и понятия не имел, как он ревет». Его пугает необычное тявканье, доносящееся издалека, но его успокаивают: «Так лают лисы на виноградниках». Таинственные шумы, которые то и дело нарушают ночную тишину, воспринимаются как звуки дивной симфонии. Он не спит: «Всю ночь я не сомкнул глаз и долго сидел, глядя в новое для меня небо…». Так стала реальностью первая часть его мечты.
Назавтра Давид Грин и Шломо Земах снимают комнату. С самой зари Давид работает на апельсиновых плантациях Петах-Тиквы, засыпая навозом лунки, предназначенные для посадки новых деревьев. «Работа нелегкая, — пишет он отцу, — и требует много терпения и усердия, особенно для тех, кто никогда не занимался ручным трудом (а таких здесь большинство). Под палящим солнцем пытаемся разбить красную глину. Пот льет ручьями, руки покрыты мозолями и ссадинами и кажется, что от усталости вот-вот отвалятся. А хозяин или его управляющий стоят рядом и кричат «Yalla!» (Быстрее!)».
Давид решил заняться земледелием как исконным делом еврейского народа. «Победа труда» — стало девизом молодых. «Только две категории трудящихся смогут закрепиться на этой земле, — пишет он, — те, кто обладает железной волей, и те, у кого хватит сил, то есть молодые крепкие люди, которые привыкли к тяжелому физическому труду». Он соглашается на эту изнурительную работу, старается не поддаться усталости, но через несколько недель заболевает малярией, страшной болотной лихорадкой, и впадает в отчаяние. Заключение осмотревшего его доктора Штейна не оставляет никаких надежд: «Здесь вам ничто не поможет. Уезжайте отсюда!». Несмотря на мрачный прогноз, он решает остаться и всю свою жизнь будет страдать от приступов малярии.
После малярии он с горечью познает, что такое голод: «Я больше страдал от лихорадки и голода, чем работал. Все вместе — работа, малярия и голод — были новы и интересны для меня. Ведь ради этого я и приехал на землю Израилеву». Каждый день, если работы нет, но в кармане осталось немного денег, он покупает себе одну-единственную pitta (плоская арабская лепешка), которую ест вечером — медленно и тщательно пережевывая, чтобы обмануть чувство голода. Бывали дни, когда не было и этого.
«Днем чувство голода было не так мучительно. Я болтал с друзьями или пытался думать о чем-то отвлеченном. Но ночи были ужасны. Стоило мне закрыть глаза, как воображение рисовало огромные сковороды, полные мяса, жареных кур и гарнира. Казалось, я сойду с ума. Вымотанный, без сил, я просыпался утром и в отчаянии рвал на себе волосы».
Слухи об этом достигают Плоньска, и отец отправляет ему письмом десять рублей, которые вскоре приходят обратно с припиской: «В деньгах не нуждаюсь и с благодарностью возвращаю их тебе. Я прекрасно справляюсь сам…».
Ему не свойственна гордыня. Именно из-за собственной беспомощности и нищеты еврейские сельскохозяйственные рабочие начинают объединяться в группы, из которых позже возникли первые в Палестине общины. Весь скудный заработок уходит на пропитание. Полученная кем-нибудь посылка или бандероль вносят краткое разнообразие в обычно скудный рацион. Вечерами они собираются в общей кухне, где танцуют и поют до глубокой ночи. Но они знают долгие дни и ночи лишений, отчаяния и ярости.
«Я был поденщиком», — много лет спустя скажет в Кнессете[2] Бен-Гурион, и в словах его все еще будет звучать горечь унижений, которым его подвергали жестокие и бесчувственные работодатели, каждый день искавшие рабочие руки для непосильного труда. Это были еврейские крестьяне из Иудеи. Молодые идеалисты, приехавшие из России двадцать лет назад, стали неузнаваемы.
Эта метаморфоза произошла по вине «благодетеля» барона Эдмонда Ротшильда, «прагматичного фантазера», который, купив земли, создал сельскохозяйственные поселения, куда направил своих инспекторов и экспертов для оказания помощи людям, обосновавшимся в Петах-Тикве, Ришон-ле-Ционе, Зихрон-Яакове. Чем больше он осыпал их золотом, тем быстрее исчезал сионистский пыл колонистов. В конце концов они перестали сами обрабатывать землю, предпочитая нанимать для этого арабских крестьян, готовых работать за гроши.
Когда иммигранты второй Алии (а в их числе были Давид с товарищами) приехали в Палестину, они встретили жадных фермеров, позабывших все сионистские идеалы и не скрывавших своего презрения к вновь прибывшим голодранцам, чьи глаза еще светились надеждой. Как и арабам из соседних деревень, им было велено собираться каждое утро в центре поселка, где фермеры вместе с бригадирами осматривали каждого кандидата с целью определить его выносливость, а затем решали, кого из них взять на работу. Если кому-то везло и его брали на целый день, то он точно знал, что до поздней ночи ему придется соревноваться в работе с арабами и что только результат этого соревнования определит его завтрашнюю судьбу. Задача усложнялась тем, что арабы были привычны к климату и полевым работам. Таким было первое испытание иммигрантов, прибывших на землю Израилеву. В этих условиях их девиз — «Победа труда» — приобретал очевидный вкус горечи.
