Генрих Хаапе - Оскал смерти. 1941 год на Восточном фронте
Ни слова не произнося и вряд ли ясно осознавая, что я делаю, я взвалил Фрица на плечо, неуклюже выбрался из ложбины наружу и, медленно переставляя отяжелевшие ноги, направился к ферме. Ни из леса, ни из дома не прозвучало на этот раз ни единого выстрела. Пфаррер решительно и безропотно последовал за мной.
Я осторожно опустил тело Фрица на траву в саду за домом. К нам подошли двое пулеметчиков и Петерманн. Жутко изрешеченная пулями, выпущенными почти в упор, гимнастерка Фрица была вся густо пропитана его кровью. Я расстегнул ее и снял с шеи цепочку с идентификационным жетоном, затем последовательно вынул из карманов документы, расчетную книжку, аккуратно упакованную стопку фотографий, спички и портсигар. Все это я бережно завернул в носовой платок и передал этот узелок Петерманну.
— Надо будет отправить это его родным, — каким-то не своим голосом бросил я ему вслед, когда он повернулся и направился с ним к дому.
В углу кухни была составлена целая пирамида из оружия погибших и раненых, которых мы уже отправили в госпиталь и которым оно больше не понадобится. Я выбрал автомат с полным магазином патронов, еще два полных магазина рассовал по карманам, а в нагрудные карманы гимнастерки положил две легкие гранаты. Петерманну я вручил карабин. Не спрашивая ничьего разрешения, Пфаррер тоже молча взял карабин и повесил его себе на плечо.
— Давайте-ка заставим этих русских попритихнуть в своем лесу до тех пор, пока мы не выберемся отсюда, — опять же каким-то чужим голосом проговорил я. — И пусть им будет что вспомнить о встрече с нами.
На губах юриста играла адресованная мне кривая ироническая ухмылочка, и я заметил, что он к тому же выразительно поглядывает на мою нарукавную повязку с красным крестом, забрызганную кровью Фрица.
— Ты прав, — кивнул я ему в ответ, хотя он ни о чем и не спрашивал, медленно стянул повязку с рукава, аккуратно сложил ее и засунул во внутренний карман гимнастерки. — Это действительно как-то не сочетается с огнестрельным оружием, да и в любом случае ничего не значит для русских. Правила Женевской конвенции здесь не действуют. Теперь я такой же солдат, как и все вы. Слышишь, ты, юрист?
Мы осторожно, по одному, выбрались наружу и стали пристально всматриваться в тот участок леса, откуда, как мы полагали, русские в основном ведут огонь. Я мельком взглянул на адвоката Шмидта. «Огонь!» — скомандовал он, и его пулемет, мой автомат и две винтовки одновременно открыли шквальный огонь по деревьям на уровне груди.
— Это заставит этих Scheisskerle (нем. — засранцев, говнюков) попадать на землю хотя бы на некоторое время, — прокомментировал Шмидт.
Воспользовавшись замешательством врага, мы поспешно отступили за дом, запрыгнули на наших лошадей и припустили восвояси, каждую секунду ожидая в спину пулю снайпера… А уже через несколько минут влились в непрерывный поток людей и машин на пыльной дороге, ведущей нас на восток.
Медицинское обеспечение — неудовлетворительно!
Наши войска стремительно продвигались в глубь территории России. Если не считать тех первых нескольких минут на рассвете, организованного сопротивления нам нигде не оказывалось. Каким бы частям ни была доверена охрана западной границы Советов, подразделения эти были разбросаны довольно фрагментарно. Реально «фрагменты» эти, как я смог убедиться, могли представлять ощутимую опасность лишь для отдельно же взятых наших подразделений, вступавших с ними в непосредственное противостояние, но для германской армии в целом их действия были подобны лишь досаждающей активности отдельных и не слишком многочисленных зловредных насекомых. В течение нескольких последующих часов я был всецело занят тем, что, так сказать, наносил болеутоляющую и заживляющую мазь на злобные укусы этих враждебных нам «насекомых», которые в действительности представляли собой разрозненные группы красных фанатиков, то там то сям изводящие наши марширующие колонны. До самой поздней ночи я неустанно перемещался от одной группы раненых к другой, от другой к последующей — и так без конца. Надо заметить при этом, что большинству раненых первая медицинская помощь оказывалась сразу же санитарами-носильщиками, я же был занят только наиболее тяжелыми случаями. Такая организация нашей работы представлялась нам тогда наиболее оптимальной.
Отбрасывая длинные тени на шагавших по кальверийской дороге людей, солнце как-то слишком уж долго все медлило и медлило окончательно скрыться за западным горизонтом. По-настоящему начало темнеть уже только после десяти вечера, и для работы с ранеными потребовалось дополнительное искусственное освещение. С наступлением ночи с равнинных полей стало задувать довольно прохладным и бодрящим ветерком.
Я как раз заканчивал выполнение своих обязанностей на одном из очередных импровизированных санитарных пунктов и подумывал о том, как бы мне настичь свой батальон, чтобы присоединиться к нему для ночного привала, как ко мне примчался на коне и обратился за помощью ассистензарцт 2-го батальона Кнуст. По его словам, у него оставалось четырнадцать еще даже не осмотренных раненых в таком же санитарном пункте у дороги на Мемель.
Тут нам очень удачно подвернулась как раз освободившаяся санитарная машина, поэтому мы перепоручили наших уже здорово подуставших лошадей Петерманну с наказом дожидаться нашего возвращения рядом с большим приметным перекрестком. Добравшись до места за полчаса, мы нашли раненых в довольно плачевном состоянии. Ими была получена лишь первая простейшая медицинская помощь от санитаров-носильщиков, и они дожидались врача уже с двух часов дня. В результате ощутимой потери крови многие из них испытывали сильный озноб. В свете факелов было прекрасно видно, что лица их искажены давно и с трудом превозмогаемой болью. К счастью, эта позабытая и покинутая всеми группка изувеченных войной людей все еще не утратила присутствия духа. Четверо наименее тяжело раненных выставили свои пулеметы на изготовку и держали наготове ручные гранаты на случай внезапного ночного нападения врага, которое было гораздо более чем просто теоретически возможным. Мы достали из санитарки все шерстяные одеяла, что там были, а саму машину установили таким образом, чтобы можно было работать при свете ее фар. Санитар-носильщик, остававшийся с этой группой, подвел нас к самым тяжелым раненым, и шестерых из них мы почти сразу же перенесли в машину для немедленной отправки в госпиталь. Вернувшись к остальным, мы соорудили из одеял и стволов молоденьких деревьев импровизированную палатку, чтобы как-то оградить раненых от довольно прохладного ветра. Все они ни на мгновение не выпускали при этом из рук своих винтовок, а тем, что дежурили у пулеметов, были выданы еще и дополнительные одеяла.
