Набоков в Америке. По дороге к «Лолите» - Роупер Роберт
Набоков понимал: писатель, знающий себе цену, может проводить время в светских салонах, но истинное место его не там, а дома, в неотапливаемой мансарде. Он никогда не забывал эту важную правду о себе и своем даре и знал, что добиться успеха он может лишь собственными силами, если только ему не изменит талант или мужество не оставит его.
И все же – даже несмотря на некоторую снисходительность по отношению к младшему двоюродному брату, который всегда благоговел перед ним, – на Владимира успехи Николая не могли не произвести впечатления. Николаю удалось одержать блестящую победу, в духе американской мечты: он снискал себе славу на суровых дальних берегах. Оказывается, эмигрант без средств (за исключением некоторого культурного капитала) может покорить Америку: одним из первых впечатлений Николая стала “невероятная искренность”9 американцев, их готовность “помочь друг другу и в особенности новичку, эмигранту” – и, что самое важное, эмигранту, который ведет себя как свой.
Вера вспоминала, что стоило им выбрать Америку, как Америка тут же выбрала их. Марка Алданова10, известного русского писателя, автора исторических романов, пригласили преподавать в летней школе Стэнфордского университета в 1940 или 1941 году. Алданов тогда ехать в Соединенные Штаты не захотел (решил, что недостаточно хорошо знает английский11) и предложил вместо него позвать В. Сирина.
Переговоры длились больше года: проблема была в деньгах. В конце концов профессор славистики Генрих Ланц отказался от части своего жалованья, чтобы Набоков смог приехать в Пало-Альто. (Он читал два курса12 – обзорный по русской литературе и по основам драматургии – за 750 долларов плюс жилье.)
Но чтобы воспользоваться любезным приглашением Алданова и очутиться летом 1941 года в Калифорнии, Набоковым предстояло приложить немало усилий: в частности, необходимо было получить американскую визу. Однако теперь Набоков, по-прежнему с трудом сводивший концы с концами во Франции, знал, что перед ним готов открыться волшебный сезам, земля обетованная. Алтаграция де Жаннелли собирала для него аффидавиты в Нью-Йорке на случай, если приглашение будет получено: она заставила издателя “Смеха в темноте” подписать письмо, которое сочинил сам Набоков. Он просил рекомендаций и у других знаменитостей – у историка из Гарварда Михаила Карповича, у известного художника Мстислава Добужинского и у дочери Льва Толстого Александры Толстой, которая возглавляла благотворительный фонд Толстого, находившийся в штате Нью-Йорк. Нобелевский лауреат Иван Бунин подписал (а возможно, и сочинил) рекомендательное письмо, датируемое апрелем 1939 года:
Владимир Набоков (псевдоним В. Сирин13) – известный русский писатель, чьи романы… высоко ценят в среде русской интеллигенции за рубежом. Он сын покойного В. Д. Набокова, знаменитого либерала, члена Российской думы I созыва, профессора криминологии… [Сирин] не только писатель исключительного дарования, но и серьезный исследователь русского языка и литературы… Все это, вместе с превосходным владением английским языком и огромным опытом преподавания, ставит его в ряд выдающихся преподавателей русской литературы и философской мысли… я искренне его рекомендую.
Письма о ценности творчества Набокова отправились к американскому консулу в Париже. Но требовались и иные доказательства. Набоков писал Добужинскому, своему бывшему учителю рисования:
Позвольте мне обратиться к вам с очень большой просьбой. Дело в том, что я уже около двух лет стараюсь наладить переезд в Америку… главная трудность состоит в том, что, не располагая никаким капиталом, я непременно должен представить в консульство affidavits, которые служили бы для властей достаточной гарантией. Друзья, которые у меня есть в Америке, с трогательной готовностью мне их дают, – но все они сами иммигранты и не располагают крупными средствами, а богатых людей не знаю. Вот я и подумал, что, находясь в Америке, вы, может быть, могли бы попросить кого-нибудь посостоятельнее, в виде большого одолжения дать мне affidavit14.
Возможно, Добужинский (хотя сам и не мог помочь деньгами) передал просьбу Набокова кому-то из своих знакомых в Нью-Йорке. Графиня Толстая также хлопотала за писателя: она уговорила Сергея Кусевицкого, руководителя Бостонского симфонического оркестра, написать письмо в поддержку Набокова. Письмо Кусевицкий написал, но оплатить билеты на пароход не предложил. Если бы Набоковым все же удалось получить американские визы – а ведь были еще и французские выездные визы, за которые зачастую приходилось давать взятки чиновникам, – проезд обошелся бы писателю и его семье примерно в шесть сотен долларов, что для них было неподъемной суммой [9].
Осенью 1939 года Набоковым приходилось как никогда туго: Франция вступила в войну, и жили они в основном на ту тысячу франков, что им одалживал раз в месяц владелец парижского кинотеатра15. Набоков нашел несколько учеников, среди которых был и Роман Гринберг, бизнесмен, который впоследствии переберется за Набоковым в Америку, станет его товарищем по литературе и будет ссужать деньгами16. В январе 1940 года Набоковых навестила Нина Берберова и подарила им курицу, которую они и съели. Годом ранее Набоков написал “Подлинную жизнь Себастьяна Найта”, первый роман, написанный им по-английски. “Смех в темноте” в переводе продавался плохо, но все-таки принес писателю аванс, примерно равный стоимости билетов на пароход, и эта немаленькая сумма была веским аргументом в пользу того, чтобы все новые романы писать по-английски. Однако пока что издателя для “Себастьяна Найта” найти не удавалось ни в Англии, ни в Америке.
Отец Набокова к тому времени уже пятнадцать лет как умер, но его труды оказали Владимиру определенную помощь. В 1903 году, на заре журналистской карьеры, добрый, обаятельный, смелый, безупречный Владимир Дмитриевич выступил с гневной статьей против погромов в Кишиневе, столице Бессарабской губернии. “Около пятидесяти убитых, около ста тяжело раненых, до 200 убитых и раненых, – писал В. Д. на первой странице либеральной газеты «Право». – В «мертвецкой» обезображенные и изуродованные трупы лежали друг около друга, многие были покрыты перьями и казались белыми… Одна мать нашла убитыми трех своих сыновей. Само собою разумеется, что эти убийства сопровождали разбойнические нападения на имущество, расхищение добра. Размеры бедствия неисчислимы, 4000 семейств разорены и остались буквально нищими”17.
Владимир Дмитриевич, которому на момент написания статьи было тридцать два года, преподавал в Императорском училище правоведения и был камер-юнкером – после своего отчаянного выступления разом лишился и звания, и места. Ненависть к антисемитизму проистекала у Набокова отчасти из критики действий государственной власти: погромы в Кишиневе были спровоцированы полицией, орудием “режима угнетения и бесправия”, который “поддерживает это” (то бишь кровавые преследования евреев)18.
Начиная с этого дня Владимир Дмитриевич безоговорочно выступал против абсолютизма монархии. Продемонстрировал совершенное безразличие к тому, что его лишили звания камер-юнкера, опубликовав в газетах объявление о продаже придворного мундира19. Против погрома высказывались и другие деятели российской культуры – Толстой, Горький, – но от их выступлений статью В. Д. Набокова отличает прозорливость и холодная ярость. Убийцы, готовые размозжить головы еврейским младенцам или вспороть животы беременным еврейкам, будут знать, что “за них суда нету”20: евреев некому защитить, поскольку с точки зрения режима они парии, существа низшего порядка. В этих словах слышится предвестие событий грядущего века – его самых кровавых лет21.
