Борис Джонсон - Фактор Черчилля. Как один человек изменил историю
Даже когда он обучался в Сандхерсте, его осуждали за бесчестные поступки. Во-первых, он и другие младшие офицеры обвинялись в мошенничестве на скачках пони. Во-вторых, была странная история с бедным Алланом Брюсом, младшим офицером, которого Черчилль и его приятели якобы пытались выжить из полка. Семья Брюса даже высказывала предположения, что Черчилль предавался утехам в духе Оскара Уайльда. Эти беспочвенные утверждения были опровергнуты в ходе процесса по иску о клевете, поданного матерью Черчилля, но у грязи есть обыкновение прилипать.
Далее, была сомнительная история в Претории, когда он сбежал от буров, нарушив свое слово и бросив друзей. А что касается политической карьеры – боже мой, какое пиршество головотяпства! Если вы – противник Черчилля, то можно начать обвинение с того, как, будучи министром внутренних дел, он управлялся с яростными забастовками 1910–1912 гг. Его даже можно атаковать с любой позиции, ведь тори полагали, что он был чересчур мягок по отношению к забастовщикам, и одновременно он вошел в лейбористскую демонологию как человек, который «стрелял» по безоружным шахтерам в валлийском городе Тонипенди. На самом деле полиция не использовала ничего более смертоубийственного, чем свернутые макинтоши.
Также в 1911 г. разыгрался фарс осады на лондонской Сидней-стрит. Черчилль лично возглавил вооруженную полицейскую операцию в Ист-Энде против загадочного гангстера, известного под именем Петр Маляр. Этот гангстер никогда не был найден, и, возможно, его вовсе не существовало.
Черчилль присутствует на фотографии, запечатлевшей ту осаду. Он глядит из-за угла в направлении, где засели предполагаемые анархисты-террористы, и смотрится очень заметно в своем цилиндре.
«Я понимаю, что там делал фотограф, – сказал апатичный Бальфур в палате общин, – но чем же там занимался почтенный джентльмен?» Взрыв хохота был ответом на этот вопрос, ведь все понимали, что он стремился попасть в кадр.
Но все вышесказанное для противника Черчилля меркнет по сравнению с его грандиозными ошибочными суждениями периода Первой мировой войны. Сначала был антверпенский «промах», или «фиаско», в октябре 1914 г., когда Черчилль вбил себе в голову, что Антверпен должен быть спасен от немцев и что только он может уберечь город.
Четыре или пять дней он руководил обороной порта, и у него даже был номинальный контроль над всей Бельгией. Один журналист описал наполеоновские манеры этого человека, «закутавшегося в плащ и надевшего морскую фуражку. Он спокойно курил большую сигару и следил за развитием битвы под шрапнельным дождем… Он улыбался и выглядел удовлетворенным».
Вскоре Антверпен капитулировал, и стало принятым считать, что вмешательство Черчилля было бессмысленным самолюбованием, и, по словам Morning Post, он стал «непригоден для занимаемого им поста». Как бы то ни было, он удерживал этот пост первого лорда адмиралтейства достаточно долго, чтобы стать инженером того, что противники Черчилля называют грандиозной и беспрецедентной военной катастрофой. По сравнению с этим образцом полководческого искусства даже атака Легкой бригады[7] выглядит весьма симпатично. Следствием данной попытки преодолеть патовое положение на Западном фронте стало не только унижение британских вооруженных сил, но и огромное количество жертв у австралийцев и новозеландцев. Экспедиция 1915 г. в Турцию до сих пор является первостатейным источником антибританских чувств у антиподов, поводом для их поношения англичан.
Неудача на полуострове Галлиполи вблизи пролива Дарданеллы была наиболее резким упреком Черчиллю. Память о ней была жива в 1940 г., отравляя отношение людей к Черчиллю, заставляя их сомневаться в его способности руководить страной во время войны. Даже те, кто считал его выдающимся человеком – а многие понимали это, – часто оказывались в замешательстве из-за его кажущегося неумения разобраться, склонности к преувеличению, чрезмерной возбудимости, граничащей с истерией. В 1931 г. он настолько раскипятился из-за перспективы индийской независимости, что назвал Махатму Ганди «полуголым факиром» – и эти слова, разумеется, не забыты в Индии.
Он неправильно истолковал общественные настроения при выработке своей позиции по отречению Эдуарда VIII в 1936 г. Он, казалось, придерживался взгляда, что король Англии вправе жениться на любой девчонке, будь она хоть американской разведенкой, иначе, черт возьми, какой же смысл быть королем? Однажды Черчилль выступал в палате общин, защищая Эдуарда VIII, но полностью потерял контроль над аудиторией и был заглушен протестующими криками. Парадоксально, что король при этом был нацистским сторонником, и, останься он на троне, он создал бы Черчиллю множество проблем.
Неприятели Черчилля также отмечали его гигантскую самовлюбленность, стремление оседлать любую волну, будь она большой или маленькой, и удерживаться на ее гребне, пока она не рассеется пеной на пляже. Когда они слышали его брань и зловещие предсказания о Гитлере и немецкой ремилитаризации, они слышали человека, который бранился до того и будет браниться дальше, его проклятья уже стали частью пейзажа, подобно проклятьям, разносящимся в Гайд-парке.
Необходимо признать, что его репутация не возникла на пустом месте. Были причины, чтобы считать его заносчивым и «неразумным», хотя бы потому, что отчасти это было правдой. Его уверенность в своих силах была сопряжена с вызовом смерти, он привык лезть по ветке дальше мыслимых пределов безопасного. Но почему он так себя вел?
В начале карьеры его не просто привыкли считать ненадежным, а даже полагали, что ненадежность – его врожденное свойство. Он появился на свет под блуждающей звездой.
Как-то я очутился в той самой комнате и глядел на ту самую кровать, где произошло это важное событие. Дальше по коридору, а точнее, по нескольким коридорам собирались участники громадного приема по случаю шестидесятилетия короля хедж-фондов XXI века.
«Подождите, – сказал я, когда нас сопроводили к первой фаланге официанток с шампанским, – вы можете показать нам комнату, где родился Черчилль?» Любезная экономка провела нас по боковому коридору в маленькую квадратную комнату на первом этаже.
Когда закрылась дверь и стих шум, можно было вообразить, что мы перенеслись на 140 лет назад, к кульминации другого торжественного приема. Если прищурить глаза, то вместо электрических светильников перед нами мерцали газовые, на стенах были те же самые безвкусные обои, в камине такой же веселый огонь, а вокруг были те же чаши и кувшины с гербом Мальборо.
Мысленным взором я четко видел все: верхнюю одежду гуляк, поспешно сброшенную с кровати, кувшины, наполненные горячей водой, а в постели – Дженни Черчилль с большим животом. Ее внезапно настигли родовые схватки, и она даже не сумела подняться наверх. Ей было всего двадцать лет, но она уже успела стать знаменитой и считалась одной из прекраснейших женщин лондонского общества.
Днем все были на охоте. По воспоминаниям одних, она тогда поскользнулась и упала; как рассказывали другие, она слишком увлеченно танцевала на балу. Как бы то ни было, 30 ноября 1874 г. в 1:30 ночи она родила младенца, которого ее муж описал как «чрезвычайно хорошенького и очень здорового».
Чтобы понять психологический склад Уинстона Леонарда Спенсера-Черчилля, необходимо проявить внимание к месту и времени его рождения. Комната находилась в самом сердце Бленхеймского дворца, который был родовым имением герцогов Мальборо. Дворец огромен, в нем 186 комнат, и само строение раскинулось на площади в 3 гектара, не говоря уже об озерах, лабиринтах, колоннах, парках, триумфальных арках и так далее. Это здание – единственное в Британии, которое, не будучи королевским или епископальным, называется дворцом.
Хотя у него есть и очернители, для меня этот дворец с его симметрично вздымающимися и падающими крыльями, восхитительно бессмысленными парапетами, заканчивающими украшениями из камня медового цвета, – величайший шедевр английской барочной архитектуры. Бленхейм – это архитектурное заявление, и оно гласит: я велик, я величественнее всего, что вы когда-либо видели.
Дворец был пожалован в награду за труды одному из династических предков Черчилля Джону Черчиллю, герцогу Мальборо, который превосходно сражался с французами и немало поспособствовал тому, что Англия стала ведущей европейской державой XVIII в. Черчилль родился здесь на том вполне достаточном основании, что это был его дом: Черчилль был внуком 7-го герцога, племянником 8-го герцога и двоюродным братом 9-го герцога. Не произведи этот возлюбленный кузен на свет наследника (а длительное время казалось, что он останется бездетным), Черчилль сам бы стал герцогом Мальборо.
Не просто аристократическое, а герцогское происхождение Черчилля крайне важно. Понимание того, что он является династическим наследником одного из величайших военных героев страны, всегда стояло для него впереди ощущения самого себя.
