Роджер Мэнвэлл - Генрих Гиммлер
К 31 января передовые силы русских начали угрожать Берлину, совершая вылазки с линии Одера, менее чем в пятидесяти милях от столицы. Началась паника, но наступление русских в этой зоне прекратилось.
Вторая штаб-квартира Гиммлера на Восточном фронте располагалась на роскошной вилле, принадлежащей Роберту Лею, главе Германского трудового фронта, и расположенной неподалеку от Гроссинзейского Орденсбургена[129] СС в Фалькенберге[130]. Здесь он фактически вел жизнь государственного чиновника, которому волею обстоятельств пришлось командовать войсками. Он вставал между восемью и девятью утра, затем Керстен проводил сеанс лечебных процедур, а если Керстена не было, то это делал Гебхардт, частная клиника которого удобно располагалась неподалеку в Хохенлихене. Между десятью и одиннадцатью он читал отчеты о ходе военных действий и принимал решения. После ленча следовал небольшой отдых, затем он снова беседовал со своими офицерами. К вечеру он слишком уставал, не мог концентрироваться и после обеда шел спать. После десяти его уже не беспокоили.
Гитлер, прекрасно осведомленный об угрозе Берлину, все-таки планировал основное наступление на юге[131], тогда как Гудериан был убежден, что необходимо немедленно атаковать передовые силы русских на востоке от столицы всеми силами, которые только удастся собрать. Он также был уверен, что Гиммлер не сможет руководить этой акцией, которую следует провести быстро и профессионально, пока русские не успели собрать силы для дальнейшего продвижения.
Гудериан собирался отстаивать свой план на штабной конференции, созванной Гитлером в Берлинской канцелярии 13 февраля. Ради присутствия на конференции Гиммлер покинул свою клинику и, как и ожидал Гудериан, выступил против наступления на основании того, что в нужный срок не удастся собрать ни оружия, ни топлива. Гудериан записал беседу, состоявшуюся в присутствии Гиммлера:
Гудериан: Мы не можем ждать до последней канистры бензина и последнего снаряда. К этому времени русские станут слишком сильны.
Гитлер: Я не позволю обвинять себя в желании ждать.
Гудериан: Я ни в чем вас не обвиняю. Я просто хочу сказать, что нет смысла ждать, пока будут выпущены последние снаряды, и, тем самым, упустить удобный момент для атаки.
Гитлер: Я же только что сказал, что не позволю обвинять себя в желании ждать.
Гудериан: Генерала Венка следует присоединить к штабу Рейхсфюрера, ибо в противном случае может не остаться шансов на успешную атаку.
Гитлер: Лидер нации достаточно опытен, чтобы возглавить атаку самому[132].
По свидетельству Гудериана, диспут продолжался два часа. В конце концов, Гитлер пришел в ярость:
«Кулаки его поднялись, щеки вспыхнули, все тело затряслось, он стоял передо мной вне себя от ярости и уже потерял над собой контроль. После каждой вспышки Гитлер стремительно проходил туда и сюда по краю ковра, затем внезапно останавливался прямо передо мной и бросал мне в лицо очередное обвинение. Он почти что кричал, глаза его, казалось, готовы были выскочить из орбит, а на висках надулись вены. Я понял, что должен сохранять хладнокровие и просто повторять свои требования снова и снова. Что я и делал с холодной настойчивостью».
Внезапно Гитлер остановился перед Гиммлером и сказал: «Ладно, Гиммлер, к вечеру генерал Венк прибудет в вашу ставку и будет командовать атакой».
Гудериан никогда не видел Гитлера в такой ярости. Со стены, с портрета Ленбаха, на эту сцену мрачно взирал Бисмарк, и Гудериан даже ощущал на себе взгляд стоящего позади бронзового бюста Гинденбурга.
«Сегодня Генеральный штаб выиграл битву», сказал Гитлер и внезапно улыбнулся одной из своих самых очаровательных улыбок.
В тот же день штаб-квартира Гиммлера еще раз переехала, на этот раз в лес под Пренцлау, в семидесяти милях к северу от Берлина и всего в тридцати милях к западу от Щецина и русского фронта на Одере. Но сам Гиммлер в состоянии нервного срыва вернулся в Хохенлихен, в клинику Гебхардта, и отдал своим войскам самый абсурдный приказ: «Вперед через грязь! Вперед через снег! Вперед днем! Вперед ночью! Вперед за родную землю!»[133]. Венк прибыл 16 февраля для руководства операцией, которая началась в тот же день, в то время как Гиммлер вызвал в клинику Скорцени и предался мечтам о скором поражении русских. По словам Гудериана, «он воспринимал нашего противника совершенно по-детски».
Но наступление было обречено. Ночью 17 февраля, по пути в Берлин на доклад Гитлеру, Венк сломал руку в автокатастрофе. 20 февраля Борман написал жене: «Наступление дяди Генриха не удалось, а точнее, пошло не так, как намечалось, так что теперь его резервные дивизии будут брошены на другие участки. Это означает для нас постоянную импровизацию». Согласно Гудериану, атака, столь удачно начатая Венком 16 и 17 февраля, к 18 февраля потеряла темп. Русские вернули утраченные позиции и нанесли серьезный урон немецким танковым дивизиям.
В течение следующего месяца Гиммлер номинально сохранял пост главнокомандующего. В этот период были отданы большие территории в северо-восточных и южных районах; береговые базы были отрезаны или эвакуированы и в то же время каждую ночь Берлин подвергался бесконечным и жестоким бомбардировкам. К середине марта боевой дух дивизий СС в Венгрии окончательно упал и они начали отступление, невзирая на категорические приказы Гитлера. В ярости Гитлер потребовал сорвать с этих людей эсэсовские нашивки; среди опозорившихся дивизий оказалась и Лейбштандарт, состоявшая некогда в личной охране Гитлера. Гиммлер был направлен на юг в Венгрию, чтобы проконтролировать этот акт разжалования.
Несколько недель Гиммлер жил на грани нервного срыва. Пребывание в образе боевого генерала, навлекшее на него яростный шквал фанатичных команд Гитлера, в марте загнало его в постель в частной клинике Гебхардта, которая стала для него и убежищем, и штаб-квартирой. Где бы он ни оказался, он не мог решить ужасной дилеммы русского наступления и истерических упреков Гитлера. Подобно Герингу, он не выносил злости фюрера. Гиммлеру не хватало силы духа или веской причины ему противостоять. Подобно испуганному школьнику, он убежал в постель, чтобы спрятаться от невыносимого родительского гнева. Гудериан описал это так: «Несколько раз я имел возможность наблюдать его нерешительность и робость в присутствии Гитлера… Когда он командовал группой армий «Висла», его решения диктовались страхом».
