Морис Дрюон - Заря приходит из небесных глубин
Мне всегда казалось необходимым, чтобы всеобщая одногодичная национальная служба, включающая в себя по меньшей мере три месяца военной подготовки, была обязательно вписана в скрижали закона. И никто не должен становиться полноправным гражданином, то есть получить право голоса, пока не исполнит эту обязанность.
Конечно, содержание двух армий — одной профессиональной, то есть наступательной, и другой по призыву, то есть территориальной, — стоит дорого.
Но не потому ли так противятся необходимым расходам на два вида армий, дополняющих друг друга, что наши финансы обременены всеми вообразимыми гарантиями, ассигнованиями, компенсациями, «социальными» пособиями?
Однако первейшая безопасность, основополагающая, без которой остальные — ничто, есть безопасность территории и государства.
Плоды военной подготовки в системе всеобщей воинской обязанности отнюдь не пустяк и для самого индивида. Во-первых, о чем уже часто говорили, это смешение, совместная жизнь с людьми разных кругов, географического происхождения и характеров. Как раз то, что я узнал в Рамбуйе. Конечно, все мы в этом учебном эскадроне имели дипломы; все выбрали, по традиции или по собственному вкусу, кавалерию; и все хотели стать офицерами. Но при этом сколько различий!
Мы происходили из всех областей северной половины Франции, поскольку на юге имелся свой центр обучения, в Тулузе. Были среди нас и сельские жители, и дети городов, юноши, чьи фамилии веками вписывались в историю, отпрыски крупной и средней буржуазии, и те, что вышли из преподавательской аристократии Третьей республики. Одни готовили себя к государственной службе, другим предстояло продолжить семейное дело или возделывать свои сельскохозяйственные угодья. У каждого из нас были свои мечты или уже намеченные пути. И мы научились ходить в ногу, вместе петь строевые песни и есть из одних котелков, укладывать свои вещи и заправлять по-военному койку, вместе драить нашу обувь и пуговицы кителей, вместе гасить свет. Мы научились не только подчиняться одной дисциплине, но и терпеть друг друга. Нет ничего более надежного, чтобы спаять вместе людей, нежели общая усталость.
С другой стороны, я утверждаю, что обращение с оружием очень важно для формирования характера. Это школа ответственности и владения собой. Уметь разобрать и вновь собрать пистолет, винтовку, автомат, пулемет, сделать так, чтобы оружие стало тебе близко знакомым, дружеским, знать его дальнобойность, поражающую силу, тренировать глазомер и нервы, чтобы целиться точно, быть способным защищаться или нападать полезно не только для социального организма, но и для индивидуальной души.
Спорю, что в нашем обществе было бы меньше неконтролируемого насилия, если бы у нас больше учили обращению с оружием. Знать, что можно убить и как это сделать, — отнюдь не поощрение к уничтожению, это доставляет спокойствие и самообладание. Осмелюсь сказать, что тому, кто не держал винтовку в руках, всегда будет чего-то не хватать. Мужчина — воин по своей природе, и даже если он никогда не окажется на войне, чего ему, разумеется, хочется пожелать, очень важно, чтобы в молодые годы он смог в течение нескольких недель одновременно осознать и обуздать эту часть самого себя.
В то время, о котором я говорю, военная подготовка имела непосредственную цель. Мы были уверены, что она нам скоро пригодится. Не из-за этого ли между нами было так мало агрессии и даже трений?
Я не помню в своем взводе проявлений враждебности или антагонизма, как то случается обычно в любой человеческой группе. Между этими молодыми людьми, оторванными от их семейных привычек, трудов, надежд, царила атмосфера, которую я могу обозначить только словом «дружба». И я понял смысл старого выражения «полковой друг».
Поскольку «Пари суар» и «Фигаро» просили у меня статьи, я написал одну на эту тему, что стоило мне первого письма от Мишеля Дебре.
Ко всему этому в нашем случае добавлялись работы, обучение, выполнение обязанностей и особая кавалерийская подготовка, поскольку этот род войск требует особого состояния духа. Никто не может стать удовлетворительным кавалеристом, подчинить себе свою лошадь, твердо знать, что он может, должен или не должен от нее требовать, если не научился кормить ее, ухаживать, ощупывать, жить с ней в постоянном контакте.
На войне хорошее состояние лошади, ее правильный отклик на требование того или иного действия могли стать самими условиями успеха или спасения.
Так что мы не удовлетворялись теоретической гиппологией. Каждое утро три сотни курсантов, отпрысков приличных семей, облачившись в робу, начинали свой день с чистки лошадей. Участвовали в этом и многие мои товарищи по Школе политических наук, и, при всей необходимости нашей работы, было все-таки довольно забавно вновь оказаться всем вместе, как на лекциях Андре Зигфрида, но перед конюшнями, в пилотке на голове и со скребницей в руке.
Бернар Дестремо, будущий посол и Государственный секретарь, которого в наших глазах окружала ореолом его молодая слава чемпиона по теннису, написал где-то, воскрешая в памяти то время, что коня, который мне достался, звали Плутархом и что это было знаком некоторого предопределения. Мне самому кажется, что кличка того крупного коняги была Цицерон. Но в любом случае мне предстояло оседлать Античность.
Мы должны были по очереди выполнять наряд по смене подстилок и обеспечивать ночную охрану конюшен. До сих пор в ушах стоит стук копыт в стойлах о боковые перегородки между лошадьми, которым порой не нравилось их соседство. У меня от того времени сохранилась в качестве сувенира (скромная кража) жестяная бляха виде в полумесяца с надписью «Вне строя», которую вешали на боксе лошади, которая из-за раны на холке или воспаления лимфатических сосудов становилась временно непригодной к работе. Я повесил эту табличку на двери своего кабинета в загородном доме, но, признаться, она мало кого по-настоящему отвратила от того, чтобы меня беспокоить.
Если лошади ранили себя, то и люди тоже. Уроки вольтижировки и прыжки без стремян через препятствия порой заканчивались для нас ссадинами на ляжках или седалище, и мы лечились, капая на рану сало с зажженной свечи.
Сельская местность и лес вокруг Рамбуйе были прекрасны, и наши упражнения снаружи проходили в рыжине осени, оживленной пролетами фазанов из президентских охотничьих угодий.
Памятный день — нам выдали сабли! Поверят ли мне, если я скажу, что был обучен атаковать конным строем? Да-да, тактика Ланна и Мюрата! Да, тяжелый галоп, как при Решоффене! Мы были в восторге, хотя упражнение это небезопасное. Всякий раз кто-то оказывался в санчасти или госпитале, поскольку нам полагалось кричать, выставив саблю наголо, чтобы произвести впечатление на предполагаемого противника, что пугало лошадей и ускоряло их галоп. Нам с трудом удавалось удерживать их в последовательных рядах, и каждый запросто мог оказаться насаженным на клинок скачущего сзади всадника. Но разве не восхищались мы героизмом польских улан, которые в эти недели по-настоящему атаковали, хоть и безрезультатно, немецкие танки? О да! Я и в самом деле познал последнюю из древних войн!
