Елена Морозова - Мария Антуанетта
Проблеск восторга не изменил всеобщего настроения: люди требовали от короля переезда в Париж. «Во дворе разыгрывался ужасный спектакль: толпа полуголых женщин, мужчины, вооруженные пиками, и все выкрикивали жуткие угрозы в сторону дворца», — вспоминала Мадам Руаяль. А по словам мадам де Турзель, среди бесновавшихся под стенами дворца торговок очень многие отличались белой кожей и прекрасными зубами, а из-под их лохмотьев выглядывало тонкое белье, что «доказывало, что среди них было много тех, кого наняли за деньги сыграть роль в этот ужасный день». Король, как обычно, решил уступить: отъезд назначили на час дня. Бёрк пишет, что король был удручен принятым решением. «Как мужчина он, естественно, чувствовал ответственность за супругу и детей, за преданных ему гвардейцев; как монарх он удивлялся странной и пугающей перемене, происшедшей с его подданными, и более беспокоился о них, чем о себе. Его поведение доказывает его человечность и подтверждает мужество». Говорят, когда отдали приказ об отъезде, королева шепнула графу де Сен-При: «Я никогда не смогу простить себе, что не уехала вчера». Тем не менее, по словам Бёрка, «королева выдержала этот день», как выдержит и последующие — заточение супруга, собственный плен, изгнание друзей, оскорбительное обращение, весь груз несчастий — «со спокойным терпением, с достоинством, подобающим ее рангу и происхождению. <…> Говорят, в ней есть величие римской матроны… до последнего момента она будет выше своих несчастий», — писал английский парламентарий.
В половине второго королевский кортеж был готов тронуться в путь. В передовой карете разместились король, королева, дофин, Мадам Руаяль, граф и графиня де Прованс и гувернантка мадам де Турзель. По обеим сторонам кареты, исполняя роль почетного эскорта, гарцевали Лафайет и д'Эс-тен, чьи гвардейцы в большинстве своем разбежались или перешли на сторону толпы. За королем в своих каретах следовали сто депутатов Собрания, а сзади растянулся обоз из пятидесяти телег, груженных зерном и мукой; за ними двигались около двухсот карет придворных, покидавших Версаль вместе с королевской семьей. Открывали и направляли шествие бородатый гигант с окровавленным топором на плече и парочка его подручных, несших на пиках головы королевских гвардейцев. Чтобы дети не видели страшного зрелища, Мария Антуанетта прижимала к себе головку дофина и отвлекала разговором дочь. Путь длиною в двенадцать миль растянулся на семь долгих часов; все это время до слуха затворников королевской кареты долетали гнусные оскорбления в адрес Марии Антуанетты, а однажды, улучив минуту, кто-то пытался сквозь окно пикой поразить королеву. Роялист (впоследствии он попытается организовать бегство короля) Бертран де Мольвиль, двигавшийся в этом жутком кортеже, писал: «Среди гвалта, криков и песен, то и дело прерываемых мушкетными выстрелами, кои неловкая или злонамеренная рука одного из этих монстров могла сделать смертельными, королева сохраняла спокойствие души, мужественный и благородный вид и невыразимое достоинство». Когда проезжали через Пасси, королева заметила на балконе дома герцога Орлеанского его хозяина: небрежным жестом указывая на карету короля, он недобро усмехался.
По мере приближения к Парижу движение кортежа замедлялось: «гранд-дамы» рынка, рыбные торговки, окружавшие телеги с зерном, украсили себя зелеными кокардами и кричали, привлекая всеобщее внимание: «Смотрите, мы везем булочника, булочницу и подмастерье булочника!» Навстречу выбегали люди, некоторые присоединялись к шествию, некоторые предлагали дамам выпить за победу и во славу нации. Когда королевская карета добралась до Ратушной площади, пассажиры ее окончательно обессилели; дофин уснул на руках у гувернантки. Мэр Парижа Байи, вышедший навстречу королю, приветствовал его любезной речью, напомнив о мирном завоевании столицы его славным предком Генрихом IV. В ответ Людовик заявил, что «он с удовольствием обустроится в своем добром городе Париже». «С удовольствием и доверием», — поправила королева, проследившая, чтобы слово «доверие» непременно прозвучало.
Час был поздний, поэтому прием в ратуше завершился быстро, и короля с семьей повезли устраиваться в Тюильри, обветшалый дворец, сооруженный во времена Екатерины Медичи. Его населяли разношерстные жильцы (у королевы там тоже имелся закуток, где она, приехав инкогнито в Париж, могла переодеться), постепенно занимавшие его с той поры, как юный Людовик XV покинул его, перебравшись в Версаль. Жильцов к приезду королевской семьи выселили, но комнаты прогреть и отмыть не успели. «Мама, как здесь противно!» — воскликнул дофин, увидев потускневший декор холодных нежилых помещений. «Сын мой, здесь жил Людовик XIV и находил эти комнаты хорошими; мы не должны быть более требовательными, чем он», — ответила Мария Антуанетта. В первую ночь она оставила детей у себя в покоях. В дальнейшем Елизавету разместили на первом этаже, король расположился на втором, отдав часть своих апартаментов детям, чтобы не разлучаться с ними; Мария Антуанетта также обосновалась на первом этаже; вскоре во дворце соорудили особые лесенки, чтобы королева могла легко подниматься в комнаты детей. Придворные, коих набралось немало, и челядь, поистине неисчислимая, устроились кое-как, написав мелом на дверях свои имена. Перед сном королевской семье подали легкий ужин. В своем дневнике Людовик XVI записал: «Октябрь 1789. Понедельник 5-е. Охотился у Шатийонских ворот; убил 81 штуку дичи. Охоту прервали события. Туда и обратно ехал верхом. — Вторник 6-е. Отъезд в Париж, в половине первого дня. Посещение ратуши. Обед и сон в Тюильри». Лучше всех устроился Прованс: он с женой и свитой занял Люксембургский дворец, построенный для Марии Медичи, а значит, более новый.
Незадолго до прибытия королевской семьи ко дворцу стали подъезжать кареты сохранивших верность монарху министров и придворных; среди них был и граф Аксель Ферзен. Как отмечает А. Сьёдерхельм, в связи с тревожными событиями Ферзен еще в августе покинул свою парижскую квартиру и перебрался в Версаль. «Я видел все, — писал Ферзен отцу о страшных днях 5 и 6 октября, — и вернулся в Париж в карете королевской свиты». Заметив среди прибывших Ферзена, граф Монморен, исполнявший обязанности министра иностранных дел, шепнул графу де Сен-При, что «присутствие графа Ферзена, о связи которого с королевой известно всем, может поставить короля и королеву в щекотливое положение». Сен-При счел замечание Монморена справедливым и посоветовал Ферзену удалиться. Граф совета послушался, однако как только двор обосновался в новом помещении, снова стал бывать у королевы — не только как друг, но и как неофициальный наблюдатель шведского короля.
