Лали Морошкина - Я, президент и чемпион мира
Стольный город Тбилиси не особо баловал провинцию, и зная это прекрасно, Миша делал ставки именно на провинциалов. Он обхаживал их, боролся с врожденным сельским акцентом. Учил городскому говору нараспев… Правда, и вновь приобретенный говорок так же резал слух, как и прежний..
Телевидение заполонили мужеподобные женщины и женоподобные мужчины, все как из инкубатора одинаково одетые, обрюзгшие и нарочито-развязные.
Главная пропагандистическая машина превратилась в пропаганду безвкусия, насилия и провинциализма.
Здоровые дюжие парни не брезговали и поальфонсить.
И вот, благочестивые матроны, политики, их жены и просто девочки-конфеточки повелись на легендарные рассказы о мощи провинциального не только духа, но и тела. А что, им, скажите, было делать? Постель собственных мужей давно уже превратилась в место, навевающее смертельную скуку, где, напрочь забыв о назначении супружеского долга, можно было плотно укрыться под одеялом и предаться снам. Мачо с классными часами, машиной и остальным реквизитом, взятым в спецотделении, заманивал жертву в гостиницу, напичканную аппаратурой, и на утро «жертва» была готова!
Так «портились» и становились жертвой шантажа один за другим политики, как женщины так и мужчины, страна превратилась в один большой демонстрационный зал.
Так некогда жемчужина Кавказа, теплый стан, страна джигитов и красавиц превратилась в страну сутенеров, геев, альфонсов и проституток.
Вербовка
Вот и дизайнер Джими вырос в обычном маленьком селении. Его рождение, по традиции нашей страны, также было ознаменовано стрельбой из ружья. В школе Джемал явно мучился — с мальчиками играть ему не нравилось, к тому же они все время его били и унижали, а девочки и вовсе к себе не подпускали. Раздосадованный мальчик часами запирался в своей комнате, сначала долго плакал, а затем для самодельной куклы шил платья из цветных бумаг и собственные остриженные волосы приклеивал к бумажному лбу куклы. Девочку он назвал Ли. И любил ее, и одновременно ненавидел. Любил, потому что она была его творением, ненавидел — потому что никогда не мог стать таким, как она, и никто бы о нем так не заботился…
Родители очень переживали за такое состояние Джемала. Отец давно перестал ходить на свадьбы и другие застолья, мать тоже старалась пореже выходить на улицу, поскольку, по кавказской традиции, парню уже пора было жениться, и на совершенно бестактный вопрос «Когда сына женишь?» у бедной Циры ответа не было. Как-то сельский глава во время сбора урожая прошептал ей на ухо: «Когда ты этого несчастного в город-то отправляешь, там таких много, и он не потеряется!». И что оставалось делать? Не убивать же собственного сына? Вот в один прекрасный день Цира приняла «историческое» для семьи решение и усадила Джемала для разговора.
— Джем, мамочка, не знаю уже, как быть, здесь тебе все равно не жить. Боюсь, детка, кто-то напьется и прибьет тебя. И отец тоже, видишь, почти слег … Мы тут для тебя немного подсобрали, на первое время тебе хватит… То, что я вижу по телевизору — в Тбилиси у тебя проблем не должно быть, а тут мы, и без того несчастные, совсем пропащими станем …
— Да, мам, я все знаю, сам об этом давно думаю… Через месяц уеду, вот только пусть немного волосы отрастут, и уеду, — вздохнул Джемал.
Дело в том, что самый младший ребенок семьи — Джемал, по категоричному приказу отца, должен был иметь хотя бы мужскую прическу, и его каждый месяц стригли в принудительном порядке.
— Мой родной, сердце кровью обливается, — сказала Цира и закрыла лицо руками.
— Не плачь, мам… Только у меня одна просьба: дай мне с собой ту твою блузку с бабочками и розовую сумку…
У несчастной женщины вырвался стон, полный пронзительной боли…
Освещение большого города резало Джемалу глаза. В город он приехал на маршрутном такси, под черной курткой старательно скрывая обтягивающую тело материнскую блузку с бабочками.
«Фу, этот жуткий черный цвет, никогда его носить не буду!», — думал Джемал и искал глазами место, о котором столько читал и слышал.
И вот, показался Главный мост города. По мосту ходили странные люди. Пожилые пузатые тетеньки, в коротких платьях и с красной помадой на губах, субтильные мальчики в обтягивающих джинсах, маленькие девочки на платформах…
«Я на месте», — подумал Джемал и попросил водителя остановить. Тот внимательно осмотрел выходящего парня и от души расхохотался.
«Ничего, придет и мое время. А такие, как ты, мужланы будут мне башмаки чистить», — зло подумал Джемал и широко шагнул навстречу новой жизни.
Вожделенная жизнь началась с черного джипа, подкатившего к самим ногам Джемала.
— Ты новенький? — спросил из-за затемненных окон грубый, охрипший голос.
— Да, — ответил Джемал, стряхнул вперед волосы и расстегнул черную куртку.
— Садись! — приказал голос.
Джемал подчинился.
Джип свернул там же, на какую-то аллею, и голос кому-то крикнул: «Первую мне откройте!».
«Первой» оказался маленький, деревянный коттедж.
Джемал стеснительно последовал за коренастым мужчиной.
В центре коттеджа был накрыт стол. Икра и поросенок, коньяк и виски выглядели очень аппетитно.
«Эх, у нас такого стола не увидишь даже в семье сельского главы на Новый год», — подумал Джемал.
Мужчина будто уловил мысль парня, наполнил коньяком большой стакан и протянул ему.
От выпивки Джемал захмелел.
Мужчина растянулся в стоящем тут же кресле, расстегнул себе ширинку и подозвал парня..
Джемал подчинился… После нескольких грубых движений тело мужика напряглось, одеревенело, а потом вдруг разом обмякло.
Джемал побежал к ванной. Двойственное чувство доводило его до обморока. Его тошнило, и, вместе с тем, он был доволен.
«Я так себе и представлял. И мужик этот доволен, значит, я все сделал правильно!» — «Новобранец» праздновал победу.
— Эмзар, — протянул руку Джемалу мужчина со все еще расстегнутой ширинкой.
— Джими, — улыбнулся ему парень.
Ту ночь Эмзар и Джими провели вместе.
Утром, разбогатевший на 500 долларов, Джими снова стоял на улице, уповая на судьбу.
Эмзар был высокопоставленным чиновником в правительстве Саакашвили. О его сексуальной ориентации ходили разные слухи, однако на панихидах и других «престижных» присутственных местах, чтобы пожать ему руку, выстраивалась солидная очередь. И только когда Эмзар стоял спиной, ему активно начинали перемывать косточки.
— Фу, бесстыжий, а посмотришь — на мужчину похож.
— Детей своих не стесняется. Вот дочка его выделывается, с гонором, ходит, нос задрав — а каково, когда отец педераст, а?
