Вадим Бойко - После казни
Ничего не изменилось. Изменился только я. Освенцим выжал из меня сыромятину — я стал морально и физически закаленным гефтлингом, готовым к любым испытаниям. Я прошел большую школу борьбы и страданий и стал совсем другим человеком. В Освенциме я нашел ту незримую черту, которая разграничивает добро и зло, и глубоко осознал, чему обязан посвятить свою жизнь.
Колонна машин вышла на шоссе, по которому двадцать пять дней назад нас привезли в Освенцим. Тогда меня поразили тысячи людей в полосатых арестантских робах. Они стояли по колено в болоте и, не разгибаясь, копали водосточные канавы. И сегодня я увидел по обочинам дороги тысячи людей в полосатых робах. Только они уже не стояли, а сидели на коленях. В руках у них были тяжелые стальные молоты. Узники подымали и опускали их на камни, которые они разбивали на щебень. Из-под тысячи молотов летели искры. Мне казалось, что это были искры великой ненависти…«Рано или поздно, — подумал я, — эти искры испепелят кровавый фашизм…»
Слово после казни
79-летний киевлянин Вадим Бойко — единственный человек, которому удалось бежать из газовой камеры за несколько секунд до того, как захлопнулись бронированные двери и пустили газ «Циклон Б». Ему удалось выжить и после расстрела 28 июня 1943 года в гестаповском подвале.
Лет 20 назад на Куреневке Бойко остановили несколько бандитов. Раздели, отобрали часы, одежду, обувь. Заметили татуировку на левом предплечье. «Что это, батя?» — «Мой освенцимский номер…» Грабители слушали Вадима Яковлевича минут 15, потом вернули вещи и дали ему 100 рублей: «Уважь, отец…»
Я уже умер?
— 16-летним парнишкой меня схватили на улице Сквиры и вывезли в Германию. Шесть раз я убегал, на брюхе прополз всю Германию и половину Польши, крался по чужой земле и снова попадался. Все побеги кончались неудачей. В застенках фашистского рейха повторялось одно и то же: меня фотографировали, брали отпечатки пальцев, допрашивали, пытали. За 13 месяцев я успел побывать в тюрьмах Лейпцига, Берлина, Франкфурта-на-Майне, Дрездена, Бреслау, Гинденбурга, Кройцбурга и Бойтена.
На допросах я неизменно повторял одну версию: меня, затравленного беспризорника, везли на работу в Германию, по дороге я отстал от эшелона. Следователи спрашивали: «Как? Разве эшелон не охранялся?» Отвечал, что на одной из станций, когда часовой отвлекся, я выскочил из вагона и побежал искать воду, потому что ее нам не давали, а меня мучила жажда. Не успел напиться, как поезд тронулся. Мол, боялся, что, если сдамся властям, меня будут бить. Вот и попрошайничал, пока меня не задержали.
Меня спасало то, что был маленьким, тощим, выглядел как 14-летний мальчишка. Каждый раз я называл придуманные имя и фамилию. Ловили меня далеко от места побега, так что мои версии было сложно проверить. Обычно через пару недель меня отсылали в ближайший концлагерь.
Последний побег кончился драматически. Я долго пробирался по территории оккупированной Польши, сам себя убеждал, что каждый шаг приближает меня к родине. Опух от голода, у меня начался страшный авитаминоз, куриная слепота (я почти ничего не видел, особенно в сумерках). Замечу, в какой стороне красный шар солнца садится — значит, там запад. На ощупь вхожу в темный лес и через два шага практически слепой. Руки вытягиваю, чтобы глаза не повредить ветками.
Однажды в темноте меня ударили прикладом по голове. Так я попал в гестаповское управление Кракова. Руководил им главный следователь Краус. Обычно палачей гестапо изображают недоумками, а Краус был полиглот, владеющий многими европейскими языками, чистюля — форма с иголочки, ногти отполированы и бесцветным лаком покрыты.
Три раза водили меня к нему на допросы. Очевидно, я хорошо играл роль недоразвитого пацаненка Вани. Сначала Краус напоил меня чаем с бутербродом, а потом спросил: «Знаешь ли, Ванюша, куда ты попал?» «Вроде полиция, — говорю. — Но я не вор. Не крал никогда, только просил Христа ради. Иногда какая-нибудь старушка давала кусочек хлебушка или картофелину». — «Расскажи: кто, с какой целью и как тебя забросил на секретный объект». — «А я туда забрел вслепую…»
За спиной Крауса висел парадный портрет Гитлера, а под ним — коллекция нагаек. Штук 20 их там было самых разных — кожаных, резиновых, из воловьих жил, из проволоки. Красивым перочинным ножиком Краус затачивает спички. Вдруг два мордоворота хватают меня за руку, а он загоняет мне под каждый ноготь по две-три спички до самого конца, обламывает их и оставляет под ногтями. Потом, улыбаясь, ломает мне семь пальцев.
Как-то утром заводят меня в зал, посреди него — продолговатый стол, похожий на прилавок закройщика в портняжном ателье. За столом спиной ко мне сидит гестаповец, перед ним карабин, нацеленный в массивный квадратный щит размером с одежный шкаф. А вся поверхность щита изрешечена пулями и покрыта ржавыми пятнами.
Рядом на уровне поднятой руки в стене торчат металлические крючья, как в мясном магазине. Десятка два. На крайних висят какие-то лохмотья. Присмотрелся, вижу — это трупы трех мужчин со скрученными назад руками в наручниках, пробитые крюками за подбородок. «Кто тебя послал на объект? — спрашивает Клаус. — Молчишь? Возьмите его!» Двое гестаповцев схватили меня под руки, потащили к щиту, поставили лицом к нему. «Буду считать до трех, — цедит сквозь зубы Краус. — Не признаешься, дам команду «Огонь!».
Черный глазок дула смотрит мне прямо в зрачки. Резко и противно раздается команда. Ослепительный сноп пламени бьет мне в лицо. Я куда-то проваливаюсь.
Когда очнулся, увидел у себя на груди черные распухшие пальцы, под ногтями торчали сломанные спички. Где я? Меня расстреливали. Я уже умер? Ощупал голову, но не нашел дырку от пули. Это меня поразило больше всего. Жив!
Настоящий немецкий порядок
В Освенциме, как штрафник, я носил красный круг, нашитый на груди и на спине. Нас называли «флюгпункт» — живая мишень.
Штрафникам миски и ложки не давали. Обед мы получали прямо в шапки. Они были настолько засалены потом и грязью, что суточная порция баланды — четверть литра отвара нечищеной брюквы — почти не вытекала. Да и не успевала: мы ее мгновенно выпивали.
Больше месяца штрафники не жили. Нас выгоняли на минные поля: пробежал 125 метров и падай камнем. А на огневом рубеже стояли эсэсовцы и тренировались в меткости стрельбы из всех видов стрелкового оружия — парабеллума, карабина, пулемета, автомата. Каждый день выбивали примерно десятую часть штрафников…
В 1942 году лагерь с инспекционной проверкой посетил Гиммлер. Через специальный глазок от начала до конца проследил за тем, как в газовой камере погибают от «Циклона Б» две тысячи людей. Пообщался с узниками. Ради этого наш блок выстроили на плацу.
