Начнем с Высоцкого, или Путешествие в СССР… - Молчанов Андрей Алексеевич

— Не знаю, сломает ли он себе башку на таких виражах, — изрекал между тем Ельников, нарезая ветчину. — Кстати, вот тебе стишок в тему: таить тут нечего греха, в народе есть привычка эта: считать любого петуха тотчас — глашатаем рассвета. Но! Если с валютой и с заграницей все состоится, а с накоплением первоначальных частных капиталов не заржавеет, у общества будет другой фасон. И лично меня он очень устраивает. — Он полез в холодильник, откуда извлек бутылку. — Перед злоупотреблением — остудить! — прокомментировал состоявшееся действие с появлением заветной емкости на скатерке. — Ну-с, — продолжил, чокаясь, — на спирту любая гадость доставляет людям радость… За нас! Мы входим в новую эпоху! На ее сверкающий паркет в сермяжных лаптях!

Я, осмысляя содержание тоста, невольно опустил взор на пляжные резиновые тапочки на своих ногах, выданные мне в качестве домашней обуви, и, приметив намечающуюся дырку на носке, утвердительно кивнул.

Далее произошло несусветное: после третьей рюмки, в очередной раз потянувшись вилкой к закуске, я локтем задел бутылку, тут же сверзившуюся на скатерть, перекатившуюся к краю стола и, брякнувшись на плитки пола, аккуратно расколовшуюся пополам. Любовно очищенный марганцовкой и активированным углем самогон застил кухонный пол.

Нас, застывших в оцепенении от свершенной оплошности, обуял первобытный ужас.

Наступила такая тишина, что было слышно, как где-то вдали пролетел самолет…

Лицо Ельникова окаменело от горя.

— Как же так? — прошлепал он безвольными губами.

Я горестно вторил ему, кляня себя, раздолбая.

После беспомощных причитаний и безрадостной приборки пола, прошедшего тотальную антисептическую обработку, мы предались коллективному пост-апокалиптическому мышлению, придя к выводу, что в городе водки не достать даже у таксистов, соваться за подаянием к соседям-жлобам бессмысленно, однако оставался трудоемкий, но реальный вариант поехать к знакомому кооператору Стасику, владельцу круглосуточного бара, располагавшегося в подмосковной Апрелевке.

Путь в Апрелевку лежал неблизкий, но минут за сорок с дорогой можно было управиться.

— Едем на твоей машине, — сказал я. — У меня в обрез бензина.

— Но за рулем — ты! — заявил Ельников нервно. — У тебя — ксива! А у самогона — приятный для гаишников запах!

Я покорно согласился.

Рискованной точкой маршрута нашего передвижения в сторону области был пост на выезде из города, и худшие наши опасения по поводу вероятности остановки машины гаишниками, увы, состоялись: нюх не подвел блюстителей дорожного порядка, указавших остановиться на обочине. Вот же — парадокс! Общее число водителей страны в сотни раз превышает число надзирающих над ними дорожных ментов, но нет ни одного шофера, не побывавшего в их лапах! Причем — не единожды!

Я приспустил оконце, увидев перед собой суровый лик постового лейтенанта.

— Документы! — последовало требование.

С доброжелательной улыбочкой я полез в нагрудный карман куртки за удостоверением, но пальцы мои утонули в тревожной пустоте войлочного мешка… О, Боже! Я оставил волшебный документик дома!

— Ну-с? — вопросил гаишник, заметив растерянность на моем лице.

— Удостоверение дома оставил… — промямлил я.

— Вы — сотрудник?

— Да…

— Нет удостоверения — нет личности, — произнес гаишник. И, принюхавшись к растворенному оконцу, продолжил. — О, какие от вас ароматы, граждане! Выходим из машинки, следуем на пост…

— И какого хрена ты ко мне сегодня заявился! — прошипел Ельников, зыркнув на меня взглядом разъяренного демона. Затем, обратившись к постовому, сменил октаву на примирительный лад. — Может, договоримся чисто по-человечески…

— В стране идет борьба с пьянством, не слышали? — грозно отозвался тот. — Или вас она не касается? А по-человечески нам такие подставы устраивают, что у ребят погоны слетают, как перья с куриц! На пост, граждане!

Претензий к Ельникову, ехавшему в качестве пассажира, гаишники не выказали, мое же аморальное состояние отразили в протоколе, но, получив отказ в согласительной подписи, усадили меня в свою машину с мигалками для поездки в ГАИ города на медицинское освидетельствование.

Ельников остался ожидать моего возращения, околачиваясь возле гаишного логова.

Упрямая позиция моего несоглашательства с милицейским протоколом, имела весомую мотивацию: в ГАИ города постоянно дежурил один из известных мне гаишников Костя Патрикеев — договороспособный жуликоватый лейтенант, пару раз выручавший по моему звонку таких же, как и я, знакомых охламонов, попавшихся в капканы всякого рода патрульных рейдов. Если сегодня Костя нес вахту, то шанс выпутаться из этой пренеприятнейшей истории у меня определенно имелся.

Подойдя к стойке дежурного, я вопросил сидевшего за ней милицейского чина, не тая надежды в голосе: дескать, на службе ли сегодня доблестный офицер Патрикеев? — на что краснорожий капитан сообщил мне с торжествующей злобой в голосе:

— Патрикеев? Уволен из органов за коррупцию!

Я поник, как овес в засуху. Значит, спалился покладистый Костя на своих сострадательных инициативах…

Далее, согласно конвейеру отлаженной процедуры, я был препровожден в кабинет врача и усажен на стульчик. Мне было предложено дунуть в трубочку, присоединенному к прибору, фиксирующему количество алкоголя в выдыхаемых парах, что с первой попытки не удалось, ибо в трубочке обнаружился технический брак, и доктор вынужденно удалился в соседнее помещение за необходимой запчастью. Я же тем временем рассеянно оглядел пространство кабинета, остановив взор на стеклянном медицинском шкафчике, где среди многочисленных пузырьков внезапно обнаружилось наличие двухсотграммовой симпатичной бутылочки с этикеткой: «Спирт медицинский». Резиновая пробочка бутылки была надежно опечатана металлической заглушкой.

Не испытывая ни малейшего сомнения в своих последующих действиях, носивших рефлекторный характер, подобно тому, как барракуда устремляется к зазевавшейся рыбешке, я раскрыл шкафчик, и в следующее мгновение бутылочка надежно упокоилась в кармане моего пиджака.

По возвращении же медперсонала на рабочее место, я без лишнего бесполезного сопротивления дунул в трубочку, дуновение оформилось в мгновенно поставленный диагноз «Легкое опьянение», и через считанные минуты мы катили с озлобленным от потраченного на меня времени лейтенантом по обезлюдевшей ночной Москве к знакомому треклятому посту.

— Отъездился ты, братец! — ликовал постовой, тряся полученной бумагой экспертизы. — Три года теперь будешь стирать не тормозные колодки, а подошвы, и разучивать песню: «А я иду, шагаю по Москве…»! Это — как «здрасьте»!

— Из худших выбирались передряг, — ответил я на его глумливые реплики строкой из наследия Высоцкого. Этих строк, применимых к любым жизненным перипетиям, у гения были сотни.

— Из этой не выберешься!

— Поживем — увидим. Умрем — узнаем, — заметил я философски.

На светофоре к машине бросилась с истошным лаем стайка пегих дворняг, заставив нас вздрогнуть от своей судорожной злобной атаки.

— Вот, твари, — процедил милиционер, превозмогая внезапный испуг.

— Зачем же вы так? — укорил я его. — В этих существах, бегающих за автомобилями, наверняка обитают души умерших гаишников…

Лейтенант посмотрел на меня искоса налитым неприязнью глазом, но промолчал.

На посту, вместо изъятого водительского удостоверения мне была вручена бумага, изъятие документа подтверждающая, и по ее получению я воссоединился с истосковавшимся в ожидании меня Виталием, не преминувшим обрушить в адрес моей позорной личности град нелицеприятных определений.

Выслушав его справедливую тираду, я достал из кармана украденную медицинскую бутылочку.

— Откуда? — умерив свой критиканский пыл, уставился на меня товарищ.

— Спер из шкафа на экспертизе, — объяснил я.

— Ты исправляешь ошибки, — глубокомысленно изрек он. — Ловим такси и — ко мне. Машину с поста заберу завтра.