Жан Кормье - Че Гевара
Он использует эту поездку, чтобы в Париже встретиться с человеком, который ему противоречит, Шарлем Беттелаймом. Последний рассказывает:
— Мы обедали на вершине бульвара Сен Мишель у Карл и. Узнав Че, хозяин, итальянец, сказал ему, что его отец был антифашистом, и он счастлив принимать его! Он разместил нас на втором этаже в спокойном зале. Тут Че попросил меня определить свое место, уточнить, как я себе представляю проблемы, эволюцию кубинской экономики. Я поделился с ним моим пессимизмом. По своему обыкновению, он слушал с большим вниманием, ничему не возражая.
Я знавал Насера, Неру, Чжоу Энлая, Фиделя; ни один не произвел на меня такого сильного впечатления, как Че. Хотя Чжоу Энлай был тоже обаятелен. Но Че — он другой: от его простоты исходила такая харизма, что его можно было только любить. Конечно, он заблуждался, желая идти слишком быстро. Его новый человек не мог появиться уже завтра. Че хотел заставить людей быть такими, как он этого желал. Каким он был сам, уверенный, что это для их блага. Это невозможно, нужно оставить людям выбор и время. Прежде нужно говорить с ними. Из диалога рождается изменение. Его новый человек походил бы на робота, слишком прекрасного, но утопического.
Шарль Беттелайм получил от Че послание, датируемое 24 октября 1964 года:
«Уважаемый друг!
Я получил Ваше письмо и отдельно отправил журналы, которые Вы у меня спрашивали. Я предпочел бы подискутировать еще раз о наших разногласиях. Немногим ранее, чем хаос, возможно, в первый или второй день создания, у меня море идей, которые сталкиваются, иногда упорядочиваются, я хотел бы добавить их к нашему обычному полемическому материалу. С надеждой на ваш приезд я революционно покидаю Вас. Родина или смерть, товарищ!
Куба — это испанский постоялый двор идей. Они иногда сталкиваются и от этого трудно сориентироваться. Идеи Че, наиболее четкие, потому что более революционные, потрясают старых бородачей, другие, менее убеленные сединой, стараются подчеркнуть свое отличие от молодого барбудос, который хочет всегда все изменить. Эрнесто приберегает для них скрытую уловку:
«Наверно, хороший реформист улучшил бы уровень жизни кубинского народа, но это не была бы Революция. Революция — это жертва, борьба, вера в будущее. Революция должна обогнать глупую реформистскую программу. Для этого необходимо пожертвовать респектабельностью, личной выгодой, чтобы получить нового человека».
В Гаване под сурдинку рассказывают анекдот: «Разговаривают двое рабочих. Один говорит другому:
— Революция — это хорошо. Ты прекращаешь пить ром, не куришь, работаешь по четырнадцать часов в сутки, не прикасаешься к жене, потому что у тебя нет больше сил… Скажи, нет ли у тебя способа вернуться к старому?»
Кубинские газеты, комментируя, перепечатывают Нувель Обсерватор, в котором представлены шаржи на руководителей острова. Президент Дортикос там представлен как легкий, Фидель как среднетяжелый, а Че как тяжелый, китаефил, потому что он опирается на некоторые тезисы Пекина. Отсюда напрашивается, а не заблуждаются ли русские, давя на своего маленького союзника и запрещая ему любые контакты с китайцами? Он хотел бы в этом убедиться и планирует новую поездку за «железный занавес».
Однажды в июле он летит в Сантьяго на своем министерском самолете, пилотируемом Элисео де ла Кампа, называемом Эль Гордо, с охранником Чино, и сразу же направляется к Альберто.
— Малыш, освободи завтрашний день. Ты увидишь.
Трое гаванцев проводят ночь в большом доме Гранадо, и с наступлением пяти часов утра «джип» везет их в Байамо, затем в Буэйсито в Сьерра-Маэстре, где их ждут мулы. Начинается девятичасовой марафон, который изнуряет Гранадо.
«Я был мертвый от усталости, — вспоминает он. — Мы вскарабкались до Мар-Верде, где был убит Сиро Редондо. Здесь Эрнесто сделал несколько снимков кургана, воздвигнутого в память о его соратнике, затем мы продолжили наш путь, Че впереди, Чино на второй позиции, я — на третьей и Гордо замыкал движение. С двумя банками сардин на обед, которые мы разделили, запив водой из родника. Позднее, возвращаясь мысленно к этому дню, я понял, что на самом деле Эрнесто готовился отправиться где-то разжечь революцию или предложить свое ружье на службу другой, которая уже идет. Он стремился использовать этот выход, чтобы вновь поставить себя в условия герильи — скорее в физические условия, так как морально он всегда был готов. Но он хотел знать, как будет реагировать его тело, не слишком ли оно заржавело. Да, он тренировался, а тогда я его проклинал за то, что он заставил меня принять участие в этом сеансе… Хотя, если бы это повторилось, я отправился бы сразу, даже сегодня!..»
В течение лета Че пишет статью о «новой» промышленности, которая появится в Ревиста Экономика: «Сегодня добровольный труд должен стать массовым явлением; это потребует также важного продвижения в организации, чтобы те, кто работает добровольно, не чувствовали бы себя обделенными. В последнее воскресенье я участвовал добровольно в резке сахарного тростника — и чего со мной никогда не случалось, — я был удивлен, что смотрю на часы почти каждые четверть часа, торопясь уйти. Потому что у меня было впечатление, что мой труд не имеет смысла, — это заставляет сказать, что труд надо еще организовать для тех, кто принимает в нем участие. (…)
Наибольшую опасность в наших глазах представляет антагонизм, в который впадают государственная администрация и производственный организм. Советский экономист Либерман проанализировал этот антагонизм и пришел к выводу, что нужно изменить методы коллективного стимулирования, отбросив старую форму премий, перейдя к более передовым формам. Одно должно быть ясно: мы не отрицаем объективной необходимости материального стимула, но что касается его использования как основного рычага, то мы не уверены. Мы считаем, что в экономическом отношении этот вид рычага быстро приобретает значение модели, приводит к навязыванию своей собственной динамики в отношениях между людьми. Не нужно забывать, что он происходит из капитализма и приговорен умереть в рамках социализма. Как? Понемногу. Послужив нам, благодаря прогрессивному увеличению товаров народного потребления, которое делает этот стимул ненужным. Мы находим в этих концепциях слишком негибкий механизм мысли. Товары народного потребления — это жизненное правило, и в конечном счете, основной элемент сознания для защитников другой системы. По нашему мнению, материальный стимул и сознание являются антонимами».
28 октября, пятая годовщина со дня исчезновения Камило Сиенфуэгоса, Че считает себя виновным: «Для меня Камило не умер, и влияние его действия, то есть революционной деятельности, служит и будет служить для исправления наших слабостей, революционных ошибок, которые мы совершаем». 4 ноября он отправляется в третью и последнюю поездку в Москву, приглашенный на празднование сорок седьмой годовщины Октябрьской революции. Он улетает с мыслью, что скоро он должен будет вернуться к своей настоящей миссии, партизанской войне, к герилье. На месте он проверяет, насколько были обоснованными его опасения по отношению советских людей, и он размышляет по возвращении:
