Евгений Решин - Генерал Карбышев
«19 июня, — вспоминает П. П. Кошкаров, — немецкий штабарцт гестаповец Метерлинг вместе с главным врачом русского блока Нойманом производил обход больных. Начали его с палаты генералов. Карбышев, Павлов, Зайцев и Зусманович лежали на койках, а генерал Самохин стоял, облокотившись на нары. Когда в палату вошел гестаповский офицер, наши генералы не обратили на него никакого внимания. Гестаповец пришел в ярость и раскричался на Самохина, почему он не встал по команде „смирно“ и не приветствовал его.
Самохин перебил его и по-немецки ответил:
— Не забывайте, капитан, что я генерал Красной Армии Советского Союза, и не только я, но и все здесь находящиеся требуем более корректного отношения и вежливого обращения. Кстати, вам не к лицу как штабарцту кричать в госпитале, где лежат больные. Извольте соблюдать элементарные правила Красного Креста.
Гестаповец плюнул на пол, что-то прорычал и стремительно выскочил из палаты.
Обход закончился. Все с волнением стали ждать последствий. На следующий день пришел приказ о выписке Самохина из госпиталя в общелагерный генеральский барак 7-Ц. Карбышев сразу потребовал, чтобы приказ был отменен, а штабарцт Метерлинг принес извинение, в противном случае он, генерал Карбышев, также настаивает на выписке из этого госпиталя.
Узнав об этом, штабарцт запретил выписывать из госпиталя тяжело больного Карбышева, полагая, что генерал сам откажется от своего протеста. Но Дмитрий Михайлович твердо стоял на своем.
Друзья и товарищи пытались уговорить генерала остаться в госпитале, еще хоть немного подлечиться, но Карбышев не хотел ничего слышать. Тогда начали собирать его в общелагерный блок 7-Ц.
Крымпотич, Евтиядис и Нойман нашли для Карбышева теплые вещи, белье, продукты. В тот же день после обеда комендант лагеря и начальник гестапо прислали конвой, чтобы сопроводить генерала в общий лагерь.
Больные госпиталя — все, кто мог ходить, — вышли из бараков проститься с Карбышевым, проводить его.
У ворот общелагерного блока 7-Ц Карбышева встретил гестаповский офицер и приказал солдатам обыскать генерала. Ничего запретного у него не нашли, но отобрали теплые вещи и продукты. В этот момент к воротам подошли генералы Самохин и Мельников. Они возмутились произволом гестаповского офицера и потребовали, чтобы немедленно вызвали коменданта лагеря Пелита. Ретивый гестаповец струсил и поторопился вернуть отобранное.
Карбышев вместе с Самохиным и Мельниковым направился в генеральский барак».
Тем временем гестапо, проверяя «личное дело» генерала Карбышева, присовокупило к нему дополнительные материалы. Особое внимание было обращено на отметку, сделанную еще в Берлине: «Направить в концлагерь уничтожения, никаких скидок на чин и возраст».
Над Карбышевым нависла реальная угроза перевода в лагерь смерти.
Друзья и товарищи по бараку не раз предупреждали генерала:
— Дмитрий Михайлович, будьте осторожны, за вами следят, вами слишком часто интересуется комендант лагеря Пелит.
Но Карбышева это не пугало. Он продолжал организовывать саботаж, побеги. Его огромный авторитет среди военнопленных стал известен и все более страшил гестапо.
Вскоре Дмитрия Михайловича вызвали в комендатуру.
Гестаповцы обвинили Карбышева «в возбуждении военнопленных против германского рейха, в активной пропаганде большевизма в лагерях военнопленных; в организации саботажа, вредительства и диверсий на предприятиях немецкой военной промышленности; в организации побегов из лагерей».
Даже побег генерала Огурцова, дерзкий и смелый, ошеломивший гитлеровцев, они приписали влиянию и подстрекательству Карбышева.
Советскому генералу зачитали приказ, подписанный Кальтенбруннером:
«Мы должны всячески противопоставить идеи фюрера тлетворному влиянию большевизма, бороться с носителями коммунистической идеологии, вредным духом которой заражены и которую распространяют советские военнопленные. Для этого нам нужно создать нормальную обстановку для лиц иностранного происхождения, добросовестно сотрудничающих с великой Германией в установлении „нового порядка“, и с другой стороны, надо создавать самые невыносимые условия для неисправимых, для противодействующих мероприятиям германской администрации…».
В том же приказе следовало указание о необходимости практиковать частую переброску сомнительных заключенных в лагеря с более жестким режимом.
— Понятно? — спросил полковник Пелит.
— Вполне понятно, — ответил Дмитрий Михайлович. — Вы у пропасти. Эти ваши приказы продиктованы смертельным страхом. Что ж! Вам есть чего бояться. Вы ответите за свои преступления и перед нашим, и перед своим народом.
Фашисты бросили генерала Карбышева в одиночку Нюрнбергской тюрьмы гестапо. Вслед за ним было арестовано и отправлено туда основное ядро подпольной организации сопротивления центрального Нюрнбергского лагеря и госпиталя Лангвассер. Часть советских военнопленных-подпольщиков была направлена в штрафные команды, а остальных вместе с генералом Карбышевым ждала более жестокая участь.
Флоссенбюрг
В Нюрнбергской тюрьме Карбышеву напомнили о том, что еще весной 1943 года в Берлине он был приговорен как «нежелательный военнопленный» к пожизненному заключению в концлагере уничтожения. Гестапо убедилось, что он неисправим, и теперь намерено привести приговор в исполнение. Отныне он лишен статуса военнопленного, переводится в категорию политических заключенных.
Карбышева заковали в наручники и под усиленным конвоем эсэсовцев в конце августа отправили в тюремном автобусе во Флоссенбюрг, в лагерь уничтожения.
В том же тюремном автобусе привезли и генералов Зусмановича и Новикова.
В «шрайбенштубе» — канцелярии — провели обычные формальности. Узников переодели в полосатую арестантскую робу с красным треугольником и номером на груди.
Вместо сапог генералам дали деревянные колодки и отправили в карантинный блок.
Концлагерь находился примерно в ста километрах от Нюрнберга, у чехословацкой границы, в низине, обрамленной горами. У их подножия расположился авиазавод, изготовлявший узлы для самолетов. Тут работали тысячи заключенных. Здесь же, в низине, в каменоломне — штейнбруке — заключенные добывали камень.
Лагерь был опоясан шестью рядами колючей проволоки под электротоком высокого напряжения. За проволочным заграждением через каждые 50 метров стояли каменные вышки, позволявшие охране простреливать из пулеметов и автоматов всю запретную зону и прилегавшую к ней местность. За проволокой находился и крематорий — две печи, а рядом с ними — огромный котлован, где на кострах сжигали более ста трупов в сутки.
