Генрих Жомини - Политическая и военная жизнь Наполеона
Может быть я бы должен был для твердости моего здания передать Пруссии президентство рейнского союза, а не слабому принцу, наследник (Эммерих Дальберг)(15) которого, осыпанный моими благодеяниями, отплатил мне впоследствии неблагодарностью. И нация, и прусский двор, увлеченные таким расположением, искренно присоединились бы ко мне. Я бы имел верных союзников от Рейна до Немана, и следовательно мог бы все предпринять. Может быть скажут, что бесполезно было уничтожать могущество Австрии, воздвигая столь же страшное могущество другой державы, но Австрия имела без германской империи 24 миллиона жителей; а Пруссия вместе с Ганновером не имела и 10 миллионов; следовательно президентство в союзе, который едва ли заключал весь еще столько же подданных, не увеличило бы в такой огромной соразмерности могущества Пруссии. Притом же она была бы мне одолжена своим величием, а Австрия во всяком случае видела бы во мне виновника ее неудач и унижения. Пруссия, возвышенная в импорт на счет влияния Австрии, была бы в вечной вражде с Венским кабинетом, и следовательно осталась бы в союзе с нами на целое столетие. Наконец, если бы политика того потребовала, то достаточно бы было одного моего слова, чтобы восстановить членов союза против президента.
Недостаточно было думать о внешних делах, следовало утвердить мое здание, дав Франции учреждения, соответственные новому порядку вещей. «Мне следовало, как сказал человек, хорошо меня понимавший, создать для себя свои собственный особый век, потому что я сам создан был для, своего века. Прославившись как воин, я должен был сделаться законодателем. Нельзя было заставить революцию идти обратно, ибо для этого должно было снова подчинить сильных слабым, что противно порядку вещей и так следовало постичь дух революции, чтобы применить к ней особый способ законодательства; я полагаю, что преуспел в этом. Моя система переживет меня; я оставил Европе наследие, которого она не может отвергнуть, не впадая снова в варварство или в анархию. В сущности, правление Франции представляло обширную демократию, руководимую диктатурою. Этот образ правления удобен относительно исполнения, но он не прочен по причине пожизненности звания диктатора. Я должен был сделать его постоянным, издав неизменные учреждения и установив между троном и демократией твердые общества. Я не мог достигнуть цели с помощью могучей силы привычек и ослепления: я должен был все созидать, основываясь на истине; итак, следовало основать мое законодательство на непосредственных выгодах большей части народа, и создать выгоды для обществ, ибо выгоды всего важнее. Я издал законы, которых действие было обширно, но однообразно. Основанием их было поддержание равенства. Оно так глубоко начертано в этих узаконениях, что их одних достаточно для его сохранения».
Я решился с этого времени учредить среднее сословие. Оно было демократическое, потому что в него могли вступать лица, всегда и отовсюду. Оно было и монархическое потому, что не могло прекратиться и составляло бы ограду против этой самой демократии. Оно было, наконец, народное потому, что составлялось из всех, оказывавших великие услуги Отечеству. Но мне надлежало приготовить к этому мало-помалу умы, и я откладывал для лучшего успеха. Между тем декрет 30-го марта, извещавший сенат о розданных мною членам моей Фамилии государствах и о внутреннем управлении, им предписанном, уведомлял его также и об учреждении двадцати одного поместья в Италии. Поместья эти состояли в зависимости от моей империи. Бернадотт, по родству своему с моим братом Иосифом [Бернадотт был по жене своей зять Иосифа; они были женаты на двух девицах из фамилии Клари(16), марсельских уроженках; следовательно, родство с Наполеоном было весьма дальнее] получил княжество Понте-Корво, Талейран — герцогство Беневенуто.
Эти титулы, а потом достоинства, розданные генералам и важнейшим государственным лицам, различные степени почетного легиона и сенаторства, мало-помалу разрушили мысль о равенстве и уничтожении чинов. Равенство было сохранено в одних правах: оно только в этом случае благоразумно. После беспорядков революции, надлежало восстановить порядок, этот непреложный признак силы и твердости.
Администраторы и судьи были необходимы для государства, потому что от них зависел общественный порядок, то есть исполнение законов. Я предоставил им те же награды: я учредил орден, который делал им честь, потому что войско его отблагодарило; я его сделал общим для всех, принесших пользу государству, потому что первая добродетель есть преданность к Отечеству.
Не понимавшие причин упрекали меня в этом. Они говорили, что один и тот же орден не должен быть наградою и славным воинам, заслужившим его кровью в ста победах, и гражданским чиновникам, которые в недре неги и спокойствия всегда обогащают себя, если и доставляют трудами своими пользу Отечеству. Не отвергая необходимости ордена, чисто военного, я хотел сделать это позже, учредив новый орден Тройного руна. Но почетный легион имел двоякую цель, которой бы я не достиг, предоставив его только военным. Он соединял выгоды всех классов народа, потому что ни один не был поставлен ниже, или совершенно исключен. Около меня образовался средний класс, род дворянства, составленного из избранных людей нации; класс которой был привязан к империи своим призванием, выгодами и мнениями: орден Почетного легиона был одним словом то самое, что в Риме кольцо всадников. Этот многочисленный класс, хотя облеченный или в гражданскую, или в военную власть, не был однако противен народу, потому что он был взят из его среды. Народ имел к нему доверие, потому что имел общие с ним выгоды.
Империя утверждалась на твердых основаниях. Армия была образована в школе войны: она научилась и драться, и переносить труды.
Гражданские чиновники приучались строго исполнять законы, потому что я не терпел ни самоуправства, ни толкований. Они привыкали через это к точности и скорому производству дел. Я дал всему однообразное направление; вся машина правления была в действии, но движение производилось только там, где я назначал. Несколько времени я имел мысль сделать все места пожизненными, исключая случаев преступлений против долга службы и отрешения по судейскому приговору. Я видел в этом великую нравственную пользу. Человек, занимающий какую либо должность пожизненно, зрело обдумает каждый свои поступок прежде нежели решится утратить место. Государство приобрело бы верных слуг, а чиновник — защиту от всяких самовольных отставок; происки и протекция имели бы гораздо менее силы.
