Андреа Питцер - Тайная история Владимира Набокова
Когда скитальчеству Набокова пошел пятый десяток, многие эмигранты уже пребывали в твердой уверенности, что писатель отвернулся от родины, и не стеснялись говорить об этом вслух. Они приняли как данность, что Набоков не помнит или не хочет помнить о России и что история их сгинувшей отчизны никогда уже не будет им рассказана. Но если эмигранты отступились от Набокова, то прошлое медлило и не отпускало. Советские лидеры, социалисты-революционеры, приполярные лагеря, трагедия собственной семьи и все, кого похоронила Россия, – ничего этого Набоков не забыл.
Глава двенадцатая
«Бледный огонь»
В течение недели Владимир и Вера пересекали Атлантический океан, только теперь они не бежали из Европы, а возвращались в нее. Заочно покоренный ими Старый Свет с нетерпением ждал гостей.
Слава принесла с собой новые хлопоты. Владимир по-прежнему не мог решить, как адаптировать «Лолиту» для экрана. «Себастьян Найт», которого перестали было издавать, получил вторую жизнь. Дмитрий, давно закончивший Гарвард, перевел на английский «Приглашение на казнь». Идею английских издателей выпустить полное собрание сочинений Набокова вскоре подхватили в других странах. Хотя много где «Лолита» до сих пор была под запретом, по всему миру, от Японии до Израиля, готовились ее переводы. Набокову предстояло еще долгие годы воевать с Olympia Press за права на роман, но французская версия, опубликованная той весной издательством Gallimard, в парижских магазинах расходилась как горячие пирожки.
В таком водовороте событий Набоков нашел время написать своему британскому издателю и возмутиться его выбором автора для освещения истории Советской России. Неужели господин издатель не видит, что связался с коммунистом? Самое меньшее, что теперь можно сделать, писал Набоков, это попросить «настоящего ученого» прокомментировать «исторический миф», который наверняка сочинит этот автор, чтобы не дать советской пропаганде еще больше распространиться по Англии.
Кто только не печатал статей о Набокове в том году: Nouvelle Revue Française, Libération, Arts, L'Express, L’Aurore, L’Observateur littéraire – и все это за каких-то две недели. Один критик утверждал, что хотя «Лолиту» нельзя назвать эротикой, она все-таки «ощутимо садистская». Другой уверял, будто «Лолита» – это, «по сути, Америка, ее предрассудки, ее мораль, ее лицемерие, ее мифы глазами абсолютного циника».
Европе не терпелось увидеть господина Набокова воочию. Париж сходил с ума по нему и его вполне взрослой жене. Светский дебют Веры и Владимира состоялся 23 октября на приеме, который устроило в честь писателя издательство Gallimard. Вера блистала в шелках, норке и жемчугах. Владимир очаровал публику тем, что сначала не мог найти очки, а потом рассеянно ощупывал пиджак своего серого фланелевого костюма в поисках ручки (гости тотчас предложили несколько штук на выбор). Увидеть Набокова в тот вечер пришли две тысячи человек; гостям наливали шампанское. Вера улыбалась, радуясь триумфу мужа, пусть и запоздалому, но все равно сладостному. Соне Слоним из ее далека этот прием представлялся чем-то вроде сказочного королевского бала.
Однако диссонанс между Набоковым и русской эмиграцией никуда не делся. На парижском приеме Набоков столкнулся лицом к лицу с Зинаидой Шаховской, которая одной из первых поверила в его талант и часто помогала ему в 1930-х годах, когда он отчаянно нуждался в деньгах. Набоков отделался формальным «здравствуйте», точно увидел ее впервые.
Что это было? Простая растерянность? Или сознательное пренебрежение? У второй версии находилось немало приверженцев. В 1939 году Вера обвинила Шаховскую в том, что та позволила себе антисемитское высказывание, а Набоков долго не прощал таких обид. А возможно, дело было в провокационной статье, которую Шаховская незадолго до приема опубликовала под псевдонимом. В статье (Набоков ее прочел) Шаховская ругала его произведения и говорила, что все в них «кошмар и обман». Она сетовала на глубокие раны изгнания, которые заставили Набокова «забыть друзей своих самых черных дней».
Зинаида Шаховская была сестрой Натальи Набоковой и соответственно бывшей свояченицей двоюродного брата Набокова Николая. Таким образом, она приходилась Владимиру дальней некровной родственницей, но их отношения не всегда складывались гладко.
Верины сестры Лена и Соня не разговаривали друг с другом несколько десятилетий. Вера хоть изредка, но продолжала переписываться со старшей сестрой, хотя их отношения варьировали между двумя состояниями: гнева и ледяного неодобрения. Веру по-прежнему задевало, что Лена отказалась от иудаизма – из-за этого сестры в свое время сильно разругались. Лена не желала, чтобы ее отчитывали; она писала о смертях и пытках, которые видела в Берлине, отмечая, насколько «легче и проще» живется Вере. Кроме того, добавляла Лена, до нее дошли слухи, будто Вера переписывается с русским нацистом в Англии.
Вера отвечала, что это ложь, – но крупица правды в словах Лены все-таки могла быть. Владимир и его сестра Елена совместными усилиями пытались вывезти из Праги племенника Ростислава (но опоздали; меньше чем через год после галлимаровского приема Ростислава не стало). Чтобы вызволить племянника из Чехословакии, Владимир и Вера вполне могли писать отцу Ростислава – Борису Петкевичу, который в самом деле сотрудничал с нацистами, пока не сбежал в Англию.
Встреча Владимира в Женеве с сестрой Еленой и братом Кириллом наверняка проходила менее натянуто. Елена – сотрудница библиотеки ООН – поддерживала переписку с четой Набоковых, хоть и упрекала Владимира, что он редко пишет ей сам. Кирилл, работавший теперь в туристическом агентстве, не видел старшего брата больше двадцати лет. О чем они говорили? В темах не было недостатка. Не стало Евгении Гофельд; год назад умер второй муж Елены. Брат и сестра считали нужным исправить кое-какие детали в автобиографии Владимира. Возможно, они также обсуждали сестру Ольгу, оставшуюся в Праге, по ту сторону железного занавеса. Владимир мало общался с ней, но продолжал посылать деньги для ее сына и знал, что у нее теперь есть внук, тоже Владимир.
Заходила ли речь о еще одном брате – Сергее, неизвестно. Однако образ потерянного брата, впервые возникший в «Себастьяне Найте», еще до того, как жизнь Сережи оборвалась в Нойенгамме, в набоковских текстах появится еще не раз.
На одной вечеринке в начале 50-х Набоков обмолвился, что собирается написать о сиамских близнецах. («Нет уж», – заявила тогда Вера.) Несмотря на возражения жены, Набоков сочинил несколько глав для трехчастной трагической повести о Флойде и Ллойде, двух сросшихся братьях, живущих у Черного моря. Братья живут каждый своей жизнью – даже избегают друг друга, насколько возможно, – несмотря на вынужденную близость. В первой части Флойд мечтает, чтобы его отделили от близнеца, с которым у него так мало общего. В кошмарных снах ему видится жизнь после разъединения: он здоров, полноценен и убегает, символически прижимая к левой стороне, где раньше был брат, котенка или крабика. Однако убежать от брата не может: Ллойд ковыляет следом, по-прежнему неким непостижимым образом привязанный к своему близнецу.