Татьяна Алексеева-Бескина - Правда фронтового разведчика
А у отца были и отступления, и окружения, и Смоленск, и Вязьма. В письмах, которые приходили так редко, он был телеграфно краток. А на случайном фото величиной со спичечный коробок — такой непохожиЙ. Иногда приходили открытки со смешными картинками — про глупых фрицев, про умных партизан. Шла зима 41-го. Однажды ко дню моего рождения пришла открытка, где были стихи и портрет партизанки Тани — Зои Космодемьянской. И это был наказ отца: тебе 1 О лет — и имя обязывает. Думай сама! Мама хранила все письма с фронта. Целую сумку от противогаза. Храню и я. До сих пор.
Быстро надвигалась первая военная осень, и поплыли по Двине пароходы, отвозя весь этот «детский сад», школьную малышню в пионерлагеря, подальше от города, где не ровен час… Да так и спокойнее, уж очень быстро менялась граница фронта — к востоку, к востоку…
Деревня Орлецы — это порядок обстоятельных изб на угоре — высоком речном берегу. Избы старинные, суровые на вид. Дерево стен, кровель, заборов будто покрыто серебром — от дождей древесина как бы седеет, серебрится с годами. В избах темные образа, сундуки, окованные жестью с «морозом», резные старинные, забавно расписанные доски, к ним привязывают пучок пушистой шерсти, и бабушка вертит палочку с грузиком — сучит бесконечную нить. В сенях — бочки для грибов, в каждую меня можно упрятать с головой. На берегу реки, под горой, у самой воды баньки, топятся по-черному, городским и не снилась новизна и прелесть такого мытья, с паром от каменки! Вспоминается и городская баня военных времен, где вместе с билетом вручали и маленький кубик хозяйственного мыла.
Вдоль берега широченной тут реки часто видно удивительное шествие: мужик с кудлатой разбойничьей бородой, за ним — жена, за ней — мал мала меньше, как «дедка за репку» — тянут сети, неторопливо, обстоятельно. Самое интересное — смотреть, как выбирают рыбу из невода. С берега иногда слышится тоскливый, как будто бьющийся в берегах голос: «Пе-ре-во-зу!..» А потом махонькая лодочка мошкой качается на серой воде. Кругом леса — и на том, и на этом берегу, страшные рассказы про медведей. Городская ребятня ходит смотреть на сивого мерина Декадника, на крупе которого на боках по пять могучих царапин, говорят — медведь «приласкал» коня. На противоположном берегу реки — биржа леса. Бревна лежат так, что, когда их надо спустить к воде, они самокатом, с великим грохотом сыплются к кажущемуся игрушечным пароходику. Мы научились уже и гудки различать — кто «наверх» поплыл, кто «вниз». Осень со снегом уже близка, холодает. Хочется домой. Да и тоскливо становится от случайных разговоров взрослых о том, что кончается мешок пшена и воз черных сушеных куропаток, что выделил небогатый колхоз лагерю. Собираем грибы, но это малое подспорье. Дома лучше!.. Что там? Радио в деревне нет, керосин экономят. В память о той осени — очки по сей день, пыталась читать при луне.
Возвращение в город было тревожным, многое в нем стало непонятным, особенно очереди — «отоваривать карточки». Продукты стали проблемой
Дома появился кем-то подаренный маме настольный календарь: грубо вырезанная фанерная рамка, крашенная рыжей половой краской, в ней картинка — мальчик-пограничник в тулупе радостно улыбается и три окошечка-прорези: дата, год, месяц. И с 41-го можно провернуть до 46-го! Этот год казался несбыточным, недостижимым, фантастически далеким. Наступит ли, когда?
Новая школа, новая учительница — третий класс. Анна Кузьминична — кругленькая бабушка с узелочком седых волос на затылке, шаль с кистями на зябких плечах. С ней интересно. Стайкой провожаем ее до деревянного домика, в котором она живет неподалеку от школы. Дома она показывает иногда интересные книги…
А сейчас мне вспоминаются ленинградские учителя в школе, где работала мама, где училась я — на Кирочной… По телевидению несколько лет назад показывали многосерийный фильм «Неизвестная война». Нельзя было пропустить ни одной серии, тем более о Ленинграде!.. Знакомые улицы, блокадная хроника, школа в подвале, бомбоубежище… Ой, господи! Это же она! Классный руководитель соседнего класса, мамина коллега по школе, учившая ее искусству педагогики. Она — из семьи Бенуа, учительствовала в этой же школе, еще гимназии. Всегда приветливая, старинный пучок прически на макушке, длинное платье, пенсне. И вот ее последние уроки — в бомбоубежище как назидание в будущее. Лицо светлое, вдохновенное!
Сами того не замечая, мы берем у своих учителей что-то важное, без названия. Не знания из учебника, а какой-то задел духовный. Это если повезет с учителями. Многих ли мы запоминаем? Двух-трех. Но этих помним всю жизнь.
Третий класс — это еще такие маленькие дети, третий класс — это уже такие большие дети. Нас никто не агитировал, никто ничего не объяснял. Мы только несколько раз рассматривали книги в домике учительницы, разговаривали о войне, о родных на фронте. Но всю тяжелую зиму 1941/42 года, а потом и следующие зимы мы шли — каждый день после школы, иначе и быть не могло — шли по адресам красноармейских семей. Кололи тяжелые чурки дров, величиной иногда с самого малорослого из нас, таскали воду из-под обледенелых колонок, помогали кому-то убрать снег, в доме навести порядок, кому-то починить забор, лесенку, все, что требовалось по немудрящему тогдашнему хозяйству солдаток. Нам не было еще десяти, но мы делали дело! Глядя на старших, нельзя было быть маленькими.
Ходить в госпиталь было страшновато: пугающие запахи, повергающие в трепет повязки, костыли. Там жило что-то ужасное, недоступное еще нашему пониманию взрослое страдание. Мы даже не думали, как нужны были в этих палатах, коридорах наши неумелые, смешные «концерты». Но нас встречали и провожали веселые или грустные, теплые глаза. Бурные аплодисменты были убедительны. Это можно понять только сейчас — мы были теплыми воспоминаниями о своих детях, о таком недавнем для многих раненых детстве.
Знаете ли, какая это роскошь — огромная оленья шкура с мехом толщиной с детскую ладонь ребром, это ковер, на котором могут усесться сразу шесть человек! Серебристая, теплая, расстелена она на полу, прямо перед печкой, где жарко бегают золотые змейки, извиваются драконы, рушатся в языках огня замки… Это минуты тихого отдыха усталых людей, когда можно молча, что так неестественно для детей, смотреть на живой огонь. В маленьком чистом домике с гераньками на окнах, с веником в сенях оббивать снег с валенок, с ведром воды со льдинками у дверей живет одна из девочек из нашего класса. У нее наш штаб. Мы — тимуровцы. Я — капитан. Отряд у нас большой, но по вечерам собираемся небольшой группой, той, с которой все началось. Усталость поработавшего человека, это надо узнать каждому и пораньше.
