Маргерит Юрсенар - Блаженной памяти
Меня пленила точность описания, лишенного всякой литературщины. В эту пору я сочиняла свой первый роман — «Алексис». Время от времени я читала из него несколько страниц Мишелю, который был прекрасным слушателем, способным сразу проникнуть во внутренний мир этого совершенно не похожего на него персонажа. По-моему именно описание свадьбы Алексиса напоминало ему о его давнем наброске.
К этому времени я уже кое-что опубликовала: где-то сказку, где-то эссе, где-то поэму. Отец предложил мне напечатать рассказ под моим именем. Это предложение, если подумать, весьма необычное, было характерным для особого рода непринужденной задушевности наших отношений. Я отказалась по той простой причине, что не была автором этих страниц. Отец стал настаивать:
— Ты переделаешь их по-своему, и они станут твоими. У них нет названия и на них несомненно еще надо нарастить плоть. В общем мне было бы приятно, если бы после стольких лет они были напечатаны. Но в моем возрасте я не стану предлагать рукопись какой-нибудь редколлегии.
Игра меня соблазнила. Мишеля нисколько не удивляло, что я пишу исповедь Алексиса18, и точно так же он не видел ничего неуместного в том, чтобы предложить мне переписать историю свадебного путешествия 1900 года. В глазах этого человека, который непрестанно повторял, что ничто человеческое не должно быть нам чуждо, возраст и пол были делом второстепенным, когда речь шла о литературном творчестве. Для него не возникало проблем, которые впоследствии озадачивали моих критиков.
Не помню, кто из нас выбрал для этого рассказа название «Первый вечер» — до сих пор не знаю, нравится оно мне или нет. Но так или иначе, это я обратила внимание Мишеля, что первая глава неоконченного романа, превратившись в новеллу, как бы зависала. Мы стали искать эпизод, который бы ее завершил. Кто-то из нас двоих придумал, что Жоржу, когда он начинает подниматься по лестнице, портье вручает телеграмму: в ней сообщается, что любовница, о которой он почти уже начал сожалеть, покончила с собой. Деталь была вполне правдоподобной, но я не заметила, что она опошляет страницы, главным достоинством которых была как раз их незавершенность. На этот раз мы перенесли брачную ночь в Монтрё, вблизи которого находились, когда занимались этой перелицовкой. Мой вклад в «наращивание плоти» новеллы выразился в том, что я превратила Жоржа в интеллектуала, всегда готового погрузиться в размышления на первую попавшуюся тему, что, вопреки моим ожиданиям, дела не улучшило. Подновленный таким образом рассказик был послан в один журнал, который, как и положено, подержав его у себя некоторое время, его отверг, потом во второй, который его одобрил, но к тому времени моего отца уже не было в живых. Год спустя рассказик появился в печати и удостоился какой-то скромной литературной премии, что позабавило бы Мишеля и в то же время порадовало бы его.
Я иногда задавалась вопросом, какие элементы пережитого вошли в этот «Первый вечер». Мне кажется, г-н де К. воспользовался привилегией настоящего писателя — сочинять, только кое в чем опираясь на собственный опыт. Ни Берта прежних лет, властная и смелая, ни Фернанда, более сложная и притом сирота, не имеют ничего общего с этой новобрачной, так любившей свою мать. К тому же второе свадебное путешествие Мишеля (а только оно нас здесь интересует) вовсе не в первый раз объединило двух едва знакомых людей и вряд ли, чтобы жениться на Фернанде, Мишель бросил свою постоянную любовницу — наоборот, именно одиночество, какое он почувствовал зимой, проведенной в Лилле, и подвигло его на это новое приключение. Частица личной исповеди чувствуется, скорее, в интонации, окрашенной нежной и пресыщенной чувственностью, в ощущении, что такова жизнь и, может быть, ее можно было прожить лучше. Mutatis mutandis [внеся необходимые изменения (лат.)] мы можем представить себе г-на де К в каком-нибудь богатом отеле итальянской или французской Ривьеры, еще не слишком людной в начале ноября; он проводит долгие полчаса в курительной или на выходящей на море сыроватой террасе, где из экономии еще не зажгли больших фарфоровых шаров, которые в ту эпоху окаймляли террасы дорогих отелей. Как и его герой, он предпочтет лестницу лифту. Ступив на укрепленный медными прутьями красный ковер, ведущий к номерам, расположенным на втором этаже, который в Италии называют «благородным», он поднимается вверх ни ускоренным, ни замедленным шагом, спрашивая себя, чем все это кончится.
Это свадебное путешествие вместе с предшествующей ему долгой предсвадебной прогулкой продолжалось без малого тысячу дней. Не столько подлинные путешественники, сколько фланеры, Мишель с Фернандой неутомимо повторяют своеобразный сезонный маршрут, который приводит их к любимым местам и отелям. Маршрут пролегает через Ривьеру и Швейцарию, через итальянские озера и венецианские лагуны, через Австрию, доходя до лечебных вод Богемии, потом клонится в сторону Германии, которая продолжает оставаться родиной для ученицы Фрейлейн. Париж навещают только мимоходом, чтобы сделать покупки или посмотреть модную пьесу. Испания, представления о которой у Мишеля пока ограничиваются барселонскими андалузками, воспетыми Мюссе, их не привлекает; если они оказываются в Сан-Себастьяне, то потому лишь, что Фернанде захотелось посетить Лурд, и это обратило их взоры к Пиренеям. Венгрия и Украина, где Мишель в свое время побывал с Бертой, теперь лежат в стороне от их пути, то же касается и Англии, которая остается для Мишеля владениями другой женщины, той, которую он когда-то безумно любил; не удается ему также повезти Фернанду на острова Голландии или Дании, вокруг которых он когда-то плавал, — Фернанда не переносит морской качки. Время от времени Мишель с Фернандой мечтают о путешествии в страны арабского Востока, которое они так и не совершат, но мечты оставят след в нескольких стихотворениях Мишеля, в которых ностальгически описываются розовые ибисы и серебристый песок.
Их цель прежде всего — получать удовольствие от жизни. Конечно, прославленные места и памятники имеют для них значение, но меньшее, нежели климат, — мягкая зима и освежающее лето, и та экзотика, которой еще изобилует Европа 1900 года. К тому же для них, как и для многих их современников, отель сохраняет свое волшебное очарование, напоминая в одно и то же время караван-сарай восточных сказок, феодальную крепость и королевский дворец. Им доставляет удовольствие профессиональная угодливость метрдотелей и укрощенная дикость цыганского оркестра. Пробродив целый день по завлекательно гнусным улочкам какого-нибудь старинного итальянского города, налюбовавшись в Ницце цветочными баталиями, а в излюбленном художниками очаровательном баварском городке Дахау праздником сбора винограда, они возвращаются в отель, как в некое привилегированное, почти экстерриториальное убежище, где за деньги можно купить роскошь и покой, где тебе оказывает внимание портье и расточает любезности управляющий. Барнабут20, прустовский Марсель, как и персонажи Томаса Манна, Арнольда Беннета и Генри Джеймса, думают и чувствуют точно так же.
