Анатолий Наумов - Посмертно подсудимый
Следует отметить, что если к званию титулярного советника (9-й класс из 14-ти, соответствовавший званию капитана военного ведомства) Пушкин был довольно равнодушен, то придворное звание камер-юнкера его попросту раздражало. 1 января 1834 г. он записывает в своем дневнике: «Третьего дня я пожалован в камер-юнкеры (что довольно неприлично моим летам). Но двору хотелось, чтобы Наталья Николаевна танцевала в Аничкове». Об этом же свидетельствуют и мемуаристы – современники поэта. Так, H. М. Смирнов писал: «Это его взбесило, ибо сие звание неприлично для человека 34 лет, и оно тем более его оскорбляло, что иные говорили, будто оно было дано, чтобы иметь повод приглашать ко двору его жену». Материалы же военно-судного дела свидетельствуют о том, что авторитет поэта был настолько велик, что и в глазах судей и в глазах далеко не близкого (по духу) Пушкину николаевского генералитета он не камер-юнкер, а камергер и, соответственно, Наталья Николаевна – камергерша. Почти во всех процессуальных документах (от, так сказать, возбуждения уголовного дела до приговора и мнений генералитета по этому делу включительно) Пушкин именуется камергером. Таковым его титулуют и Дантес, и командир корпуса, и другие военачальники (в том числе, как отмечалось, и приближенные к императору) – люди, прямо скажем, не новички и не профаны в придворной геральдике. Даже приговор военно-судной комиссии вынесен в отношении камергера Пушкина. И лишь генерал-аудитор уже 16 марта, т. е. почти через месяц после вынесения приговора по делу, усомнился в столь высоком придворном звании поэта. Таким образом, можно сделать вывод, что Пушкин был камер-юнкер лишь в глазах царя, определившего ему это звание.
Следующим документом ревизионной инстанции явилась выписка из дела, формально аналогичная той, которая была сделана в военно-судной комиссии перед вынесением приговора по делу. Однако составление этого документа в аудиториатском департаменте регламентируется более тщательно. В соответствии с указанным уже Положением о порядке производства дел в Военном министерстве «выписка из дела должна быть составлена так, чтобы в ней не было выпущено никакого важного обстоятельства; чтобы с краткостью соединялась надлежащая ясность и правильность и чтобы сохранено было прямое существо всех обстоятельств дела, которые в развязке его нужны, как-то: случай, по коему дело началось, ответы подсудимого, доказательства, обвиняющие его или оправдывающие, происхождение, лета, служба и отличные заслуги подсудимого, сентенция Военного суда, мнения начальников войск, дело расследовавших, и приличные обстоятельствам законы».
В качестве юридической основы для рассмотрения дела к «приличным» законам были отнесены артикулы 139 и 140 Артикула Воинского Петра I. Артикул 142 по справедливости был исключен из «приличных» как не относящийся к делу, о чем мы уже говорили, так же как и Указ 1702 года о запрещении поединков и Манифест о поединках 1787 года как устаревшие законы в связи с вступлением в силу Свода законов Российской империи 1832 года. Кроме того, к «приличным» законам были отнесены соответствующие статьи Свода законов уголовных (рассмотренных нами ранее), мимо которых прошел полковой аудитор, а вместе с ним и военно-судная комиссия в целом. Выписка, подготовленная в аудиториатском департаменте, была составлена и подписана начальником отделения департамента и помощником столоначальника. Разумеется, что их юридические знания были выше, чем те, которыми обладал полковой аудитор.
17 марта генерал-аудиториат вынес по делу следующее определение (приводятся наиболее важные его фрагменты):
«Генерал-аудиториат по рассмотрении военно-судного дела… находит следующее: „Поводом к сему, как дело показывает, было легкомысленное поведение Барона Егора Геккерена, который оскорблял жену Пушкина своими преследованиями, клонившимися к нарушению семейного спокойствия и святости прав супружеских… Егор Геккерен и после свадьбы не переставал при всяком случае проявлять жене Пушкина свою страсть и дерзким обращением с нею в обществе давать повод к усилению мнения, оскорбившего честь, как Пушкина и жены его; кроме того, присылаемы были к Пушкину безымянные равно оскорбительные для чести их письма, в присылке коих Пушкин тоже подозревал Геккерена, что, впрочем, по следствию и суду не открыто… Генерал-аудиториат полагает, его Геккерена за вызов на дуэль и убийство на оной Камер-юнкера Пушкина, лишив чинов и приобретенного им Российского дворянского достоинства написать в рядовые, с определением на службу по назначению Инспекторского Департамента… Хотя Данзас… подлежал бы лишению чинов, генерал-аудиториат (принимая во внимание дружеские отношения[253] и боевые заслуги), вменяя ему в наказание бытность под судом и арестом, выдержать сверх того под арестом в крепости на гауптвахте два месяца и после того обратить по прежнему на службу. Преступный же поступок самого Камер-юнкера Пушкина, подлежавшего равному с подсудимым Геккереном наказанию за написание дерзкого письма к Министру Нидерландского двора и за согласие принять предложенный ему противозаконный вызов на дуэль, по случаю его смерти предать забвению. С сим заключением представить Государю Императору от Генерал-аудиториата всеподданнейший доклад“».
После этого определения в деле помещена записка о мере прикосновенности к случившемуся (дуэли и ее трагическому исходу) иностранных лиц, по сути дела повторяющая аналогичную, вышедшую из-под пера полкового аудитора военно-судной комиссии.
Таким образом, выводы военно-судной комиссии и генерал-аудиториата совпадают: Дантес приговаривался и там (к смерти) и здесь (к лишению российского дворянского звания и разжалованию в солдаты) к строгому наказанию. В основе обвинения в обоих случаях лежит трактовка преддуэльных событий, изложенная поэтом в его письме к нидерландскому посланнику. Вместе с тем в определении генерал-аудиториата есть, на наш взгляд, две заслуживающие внимания особенности. Во-первых, если сентенция военно-судной комиссии о равном наказании обоих дуэлянтов вытекала из требований тех уголовно-правовых актов, которыми руководствовались судьи и которые были подобраны полковым аудитором, то вывод генерал-аудиториата о равенстве наказания Дантесу и Пушкину уже формально противоречил тем законам, которыми руководствовались ревизионная инстанция. В соответствии со ст. 352 Свода законов уголовных (а определение генерал-аудиториата было вынесено с учетом содержащейся в этой статье уголовно-правовой нормы), Пушкин должен был отвечать за нанесение Дантесу легкого ранения. Согласно же ст. 361 этого Свода за причинение легких ран «смотря по степени вреда» полагалось применение наказания в виде кратковременного заключения в тюрьме или денежного штрафа (т. е. совсем иного по строгости наказания). Таким образом, вынесенная посмертно поэту мера наказания даже формально-юридически была незаконной и явно завышенной.
