Глеб Сташков - Августейший бунт. Дом Романовых накануне революции
Перелом у Николая Михайловича наступает только 28 декабря. Вечером его вызвал к себе министр двора Фредерикс и передал, что до Николая II дошли сведения о речах великого князя в Яхт-клубе. И если он не прекратит эти разговоры, то царь примет «соответствующие меры».
Страх перед «соответствующими мерами» и заставил Бимбо броситься в объятия других великих князей, «чтоб не пропасть поодиночке». Наутро он бежит к Марии Павловне, которую еще недавно проклинал на чем свет стоит, и предлагает «забыть семейные распри и быть всем солидарными»[442].
Многие историки утверждают, что Николай Михайлович явился инициатором письма в поддержку Дмитрия Павловича. Опять же – не сходится.
Письмо было подписано 29 декабря. Подписанты собрались во дворце Марии Павловны в половине третьего дня. До этого пришел Николай Михайлович и поведал о своих несчастьях. Так описывает события Андрей Владимирович, не указывающий на связь между приходом Бимбо и остальных высочеств.
В этот день у Марии Павловны завтракал Палеолог. Он записал в дневнике: «После завтрака великая княгиня предлагает мне кресло возле своего и говорит мне:
– Теперь поговорим.
Но подходит слуга и докладывает, что прибыл великий князь Николай Михайлович, что его пригласили в соседний салон. Великая княгиня извиняется передо мной, оставляет меня с великим князем Андреем и выходит в соседнюю комнату.
В открытую дверь я узнаю великого князя Николая Михайловича: лицо его красно, глаза серьезны и пылают, корпус выпячивается вперед, поза воинственная.
Пять минут спустя великая княгиня вызывает сына».
Ясно, что великий князь рассказывает не о письме в защиту Дмитрия, а о своем разговоре с Фредериксом, который настолько возмутил его, что пузатый Бимбо даже выпрямил корпус и выпятил грудь.
Через некоторое время Мария Павловна возвращается к Палеологу и заводит излюбленную тему про зло, исходящее от Александры Федоровны.
«Мы, однако, сделаем попытку коллективного обращения, – выступления императорской фамилии. Именно об этом приходил говорить со мной великий князь Николай»[443].
На этом основании историки и делают вывод, что именно Николай Михайлович выступил инициатором коллективного обращения в поддержку Дмитрия.
Ясно, что это невозможно.
Бимбо появился совершенно случайно, по своим личным делам. Пока Мария Павловна перекидывалась с Палеологом несколькими фразами, подписанты уже собрались. Николай Михайлович не мог пригласить их заранее в дом Марии Павловны, не уведомив хозяйку. Собрать более десятка человек за столь короткое время тоже невозможно.
Николай Михайлович имел в виду какое-то другое обращение. Не письмо в защиту Дмитрия. И речь шла не об одном только обращении. 12 января, рассказывал Бимбо, соберется Дума, «и к этому времени можно ожидать всего. В этом духе он развивал свои мысли, но все написать считаю пока неудобным»[444].
Страшно представить это «всё», которое великому князю Андрею Владимировичу неудобно записать в дневник. Ведь Владимировичей трудно было удивить даже самыми радикальными предложениями. Недаром Палеолог сразу поинтересовался у Марии Павловны, «ограничится ли дело платоническим обращением».
«Мы молча смотрим друг на друга, – описывает сцену французский посол. – Она догадывается, что я имею в виду драму Павла I, потому что она отвечает с жестом ужаса:
– Боже мой! Что будет?..
И она остается мгновение безмолвной, с растерянным видом. Потом она продолжает робким голосом:
– Не правда ли, я могу в случае надобности рассчитывать на вас?
– Да.
Она отвечает торжественным тоном:
– Благодарю вас»[445].
Очень примечательная сцена: посол союзной державы обещает великой княгине содействие в цареубийстве! А ведь английский посол Бьюкенен был настроен еще более радикально.
Из планируемого Николаем Михайловичем обращения ничего не вышло. Как и из загадочного «всего». К моменту открытия думской сессии Андрея Владимировича спровадили в Кисловодск, а Бимбо выслали в Грушевку еще раньше.
29 декабря шестнадцать членов императорской фамилии подписали обращение к царю с просьбой разрешить Дмитрию Павловичу жить в одном из его имений «ввиду молодости и действительно слабого здоровья». Дескать, пребывание великого князя в Персии «будет равносильно его полной гибели» – из-за «отсутствия жилищ и эпидемий, и других бичей человечества»[446].
Обращение, написанное мачехой Дмитрия княгиней Палей, выдержано в самом верноподданническом духе. От которого, по правде говоря, коробит. Сначала Палей умоляет Распутина выхлопотать для себя княжеский титул, потом хлопочет за его убийцу. Честно говоря, понимаю, почему Николая II взбесило это письмо.
Под обращением подписались шестнадцать человек. Королева эллинов Ольга (дочь Константина Николаевича), Мария Павловна-старшая, Кирилл с женой Викторией Федоровной, Борис, Андрей, Павел Александрович и его дочь Мария Павловна-младшая, Елизавета Маврикиевна (жена поэта К. Р.), ее дети Иоанн, Гавриил, Константин и Игорь, жена Иоанна Елена, Николай Михайлович и Сергей Михайлович.
Судьба человеческая непредсказуема. Дмитрию Павловичу ссылка в Персию спасла жизнь, а шестеро подписантов будут зверски убиты в годы красного террора.
Не поставили свою подпись только те, кого не было в Петрограде. Это письмо – единственное коллективное выступление высочеств, которое объединило всех. Когда нужно было «спасть страну» – всплыли противоречия. Когда царь, сослав Дмитрия, покусился на великокняжеские привилегии – тут же единый фронт. «Все семейство крайне возбуждено, – пишет Андрей, – в особенности молодежь, их надо сдерживать, чтобы не сорвались». Молодежь – это дети Константина Константиновича: Иоанн, Гавриил, Константин и Игорь. При этом их мать Елизавета Маврикиевна постукивает Александре Федоровне и «уже не раз этим жестоко подводила членов семьи»[447].
В общем, объединившись, их высочества продолжали пребывать в полной растерянности. Опасения за судьбы страны смешивались с мелочными обидами, а планы дворцового переворота – со смехотворными проектами, как бы нагадить хоть где-нибудь.
Впервые за время царствования Николай II не прислал родственникам рождественских подарков. Бимбо выдвинул план – не ходить на новогодний прием, чтобы не целовать руку Александре Федоровне. План отвергли. Видимо, сочли экстремистским. Одно дело – свергнуть царя, что в истории дома Романовых случалось не раз, а другое – сорвать прием, где будут дипломаты. Недопустимо.
Николай II ответил достаточно резко. Письмо он вернул с резолюцией: «Никому не дано право заниматься убийством, знаю, что совесть многим не дает покоя, так как не один Дмитрий Павлович в этом замешан. Удивляюсь вашему обращению ко мне. Николай»[448].
